Первая мировая война

О страданиях русских, отступавших к Бугу, доложили генералу Гурко, который в то время был в Галиции: «Люди, прошедшие несколько войн и участвовавшие во многих кровопролитных сражениях, говорили мне, что никакие ужасы на поле боя не сравнятся с жуткой картиной безостановочного бегства населения, не знающего, куда идти и где найти отдых, еду и крышу над головой. Будучи в ужасном состоянии, беженцы создавали дополнительные трудности войскам, особенно транспорту, которому приходилось двигаться по дорогам, запруженным неорганизованной людской массой. Много раз нашим подразделениям приходилось останавливаться и вступать в арьергардные бои, чтобы позволить этой толпе освободить место войскам… Одному Богу известно, сколько людей пали жертвой неумолимого Молоха войны».

Трудное положение, в котором оказались русские солдаты, стало причиной недовольства в войсках. На захваченных немцами землях появлялись новые лагеря военнопленных. 17 августа, в день капитуляции Ковно, в немецких лагерях содержалось 726 694 русских военнопленных; еще 699 254 удерживали австрийцы. Всего в плену побывало 1 425 848 русских солдат и офицеров [91]. Условия в лагерях были суровыми. Весной и летом 1915 г. в лагере в Гарделегене вспыхнула эпидемия тифа. Из 11 000 военнопленных умерли триста человек. В августе 1915 г. тиф в лагере под Виттенбергом свирепствовал с такой силой, что администрация бросила 15 000 русских, британских и французских пленных на произвол судьбы, просто окружив их по периметру забором, вдоль которого были установлены пулеметы и размещены собаки.

18 августа лорд Китченер посетил штаб 1-й армии во Франции. Ровно месяц назад он выражал сомнение в перспективах успеха британского наступления на Западном фронте. Теперь же он сообщил Хейгу, что русским на востоке «приходится туго». В тот день в руки немцев перешел город Влодава на реке Буг – почти ежедневно они захватывали крепость, крупный или мелкий город. Чтобы помочь русским, сказал Китченер Хейгу, Британия и Франция должны перейти к «энергичным действиям» на Западном фронте. Точно так же, как в самом конце 1914 г., просьба русских о помощи стала катализатором англо-французского наступления в Дарданеллах в начале 1915 г., августовские потери русских на Восточном фронте привели к новому наступлению на западе. Китченер сказал Хейгу, повторившему эти слова в своем дневнике, что «мы должны действовать максимально энергично и сделать все возможное, чтобы помочь Франции, несмотря на неминуемые тяжелые потери».

Кульминацией потерь российской армии стала капитуляция 19 августа 90 000 солдат и офицеров крепости Новогеоргиевск, что сделало еще более оправданным и актуальным призыв Китченера к новому наступлению на западе. Уинстон Черчилль, который на той неделе встретился с Китченером в Военном министерстве, впоследствии вспоминал: «Он искоса посмотрел на меня со странным выражением на лице. Я понял, что он хочет сделать какое-то важное признание, и ждал. После вполне понятного колебания он сообщил мне, что договорился с французами начать новое большое наступление во Франции. Я сразу же сказал, что шансов на успех нет. Он ответил, что масштаб наступления изменит все, в том числе ход боев в Дарданеллах. Казалось, он с трудом сдерживает волнение, как человек, принявший важнейшее, очень трудное решение и теперь намеренный претворить его в жизнь».

Британское наступление в окрестностях Лоса планировалось на конец сентября. 21 августа Черчилль участвовал в совещании в Маргите, где также присутствовал премьер-министр Канады Роберт Борден. Во время совещания Борден спросил, «когда наладится снабжение боеприпасами». Мнения разделились: Бонар Лоу ответил, что, вероятно, «через пять месяцев», но Черчилль полагал, что этого можно достичь только «в середине следующего года». Несмотря на это предупреждение, на совещании было решено начать наступление, о котором говорил Китченер.

Стратегия войны определяется как практической необходимостью на поле боя, так и патриотической лихорадкой дома. Это справедливо для всех воюющих стран. «Должен признаться, что я ужасно разочарован узостью националистических предрассудков, присущих даже людям высокого положения, – писал Эйнштейн из Берлина своему коллеге физику из Голландии. – Если к тому же признать, что у тех, кто хорошо информирован и обладает властью, отсутствует сострадание к людям, становится ясно, насколько печальна сама концепция, столь почитаемая и называемая «отечеством». Границы не имеют значений; такое происходит повсюду».