Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Следующий ход теперь был за немцами. Они продвигались в глубь Польши в страшную непогоду, увязая в грязи на раскисших дорогах. У Людендорфа сдали нервы, еще когда 9-я армия находилась на марше. Он пришел к выводу, что его силы слишком малы, чтобы всерьез рассчитывать взять Варшаву, и 20 октября дал приказ отступать. И снова обе стороны переоценили свои возможности. Еще несколько тысяч человек погибло впустую, ничего не принеся своим странам.

Польский город Лодзь так и не определился, воюет он или нет. Кафе наводняли гражданские и военные вперемешку, не обращая внимания на периодически рвущиеся в городе снаряды. Один из снарядов попал в лучший отель Лодзи, Victoria, пробив крышу и верхний этаж, а потом вылетев из боковой стены, к счастью, никого не задев. Алексей Ксюнин обменивался слухами с коллегой, военным корреспондентом Владимиром Немировичем-Данченко, основателем Московского художественного театра, когда осколок снаряда разбил стеклянную столешницу соседнего с ними столика{822}. Остальная публика на такие пустяки даже внимания не обратила, вскоре все взоры устремились к бесстрашному авиатору, который рассказывал, как приземлился на ничейной полосе и провел несколько часов на болоте под артиллерийским огнем, дожидаясь темноты, чтобы пробраться назад к русской линии фронта.

Город наводняли нищие, многие – бывшие фабричные рабочие, лишившиеся средств к существованию после закрытия производства. Ксюнин писал: «Полусумасшедшие женщины с блуждающими глазами бегут за вами, хватают за рукав, а дети в тряпье, голодные, преследуют прохожих, постукивая деревянными туфлями». При этом в дорогих отелях по-прежнему селили с претензией на роскошь, хотя номера стояли ледяные, потому что на отопление не хватало дров. В некоторых ресторанах подавали деликатесы – но без хлеба. Трамваи продолжали ходить. Люди толпились у закрытых ставнями продуктовых лавок: когда закончился хлеб, какое-то время отпускали вермишель. Когда пропала и она, большинство перешло на картошку. Грохот разрывов и треск ружейных выстрелов вдалеке звучали несмолкаемым аккомпанементом. С наступлением темноты небо подсвечивалось красным заревом, а земля продолжала время от времени содрогаться. По улицам круглые сутки тянулся неиссякающий поток раненых. Всех, кроме самых тяжелых, отправляли на вокзал, с которого иногда еще отходили эвакуационные поезда{823}.

Тем не менее в Польше кайзеровские армии не одержали новых побед, сравнимых с триумфами в Восточной Пруссии: всю осень и начало зимы 1914 года они не оставляли попыток прорвать российский фронт и взять Лодзь, однако попытки успехом не увенчались. Обе стороны понесли существенные потери. Среди раненых немцев, попавших в руки русских, оказался и бывший бухгалтер, одинаково горевавший из-за ранения и из-за того, что пришлось покинуть дом, жену и детей. Какое-то время о нем заботилась довольно необычная медсестра – 36-летняя оперная певица Лаура де Турчинович, канадка, вышедшая замуж за польского графа и живущая теперь в большом поместье в Сувалках. Этот раненый немец сказал ей с горечью: «Правители ссорятся, а мы платим за это собственной кровью, женами и детьми». Как позже стало известно графине де Турчинович, он умер, так и не попав на санитарный поезд, однако большинство солдат во всех воюющих армиях, скорее всего, согласились бы с его словами.

13. «Ты с ним, наверное, танцевала?»

1. Тыл

Еще 16 сентября, когда война шла только шесть недель, Андре Жид размышлял о «невозможности поддерживать себя в напряжении (особенно искусственном), если ничего вокруг его не подпитывает. Ты возвращаешься к чтению, игре на фортепиано – и даже из фуг Баха выбираешь те, что повеселее»{824}. Он приводит возмущенный возглас женщины, ругавшейся на вокзале с сотрудниками, которые объясняли задержки поездов военными распоряжениями: «Я уже по горло сыта вашей войной!»

Граждане всех воюющих стран приспосабливались к новой, суровой действительности, с которой им придется жить ближайшие четыре с лишним года. The Economist порицал драконовские меры, на которые пришлось пойти британскому правительству в сложившейся чрезвычайной ситуации и которыми министры отчасти злоупотребляли еще не одно десятилетие после заключения мира. Германия приняла указ, запрещающий разговаривать по-английски в общественных местах, на который Санкт-Петербург ответил запретом немецкой речи и вывесок на немецком языке. Телефонные разговоры на немецком карались штрафом в 3000 рублей, а те, кому хватало дерзости общаться по-немецки в личной беседе, подлежали ссылке в Сибирь. Однако жестокость закона в России традиционно искупалась попустительством в контроле за его соблюдением: богатым немцам в царской столице по-прежнему жилось настолько вольготно, что 14 ноября они устроили банкет, на котором пили за здоровье кайзера.