Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Вечером 4 августа в столовой морских пехотинцев в Чатеме командир корпуса зачитал переданную ему дежурным телеграмму: «Немедленно начинаем военные действия против Германии»{221}. Телеграмма была встречена аплодисментами собравшихся офицеров, многих из которых через год уже не будет в живых. Британским владениям и колониям во главе с Индией, Канадой, Австралией, Новой Зеландией и Южной Африкой г'oлоса в обсуждении не предоставили: генералы-губернаторы просто издали манифесты, объявляющие подвластные им территории в состоянии войны с Германией вслед за метрополией. Прозвучало лишь несколько недовольных голосов со стороны буров-ветеранов. Один из них, Якоб Девентер, созвав отряд, телеграфировал своему бывшему генералу Луису Боте, ставшему к тому времени премьер-министром Южно-Африканского Союза: «Мои буры вооружены и готовы к бою. С кем будем воевать – с британцами или немцами?» В конце концов он подчинился приказу примкнуть к войскам, которым предстояло занять немецкую часть Юго-Западной Африки, хотя некоторые другие подняли антибританский мятеж.

Многие европейцы, даже достаточно просвещенные и информированные, не понимали до конца, чем чреват путь, на который они вступили. Это заметно и по речам британских руководителей, благодаривших судьбу за то, что война избавляет страну от необходимости устраивать кровавую бойню в Ирландии. Грей в своем выступлении в палате общин 3 августа позволил себе легкомысленную ремарку: «Я скажу одно: единственное светлое пятно во всем этом мраке – Ирландия». Сэр Уильям Бердвуд, секретарь военного департамента в правительстве Британской Индии, писал: «Какая удача эта война с точки зрения ирландского вопроса – мы избегаем гражданской войны, а когда европейский конфликт закончится, мы уже устанем воевать»{222}.

Рамсей Макдональд, ушедший с поста руководителя Лейбористской партии, когда его соратники – как и их немецкие коллеги – проголосовали за выпуск военных облигаций, сорвал аплодисменты, заявив в палате общин, что Британия должна была сохранить нейтралитет. Однако продолжение его речи: «В глубине души мы считаем решение вступить в войну правильным, единственно отвечающим нашему чувству долга и традициям правящей сейчас партии» – было встречено презрительным смехом, смутившим наиболее впечатлительную часть очевидцев. Артур Понсонби, депутат от округа Стерлинг, заслужил одобрительные возгласы фразой: «Мы стоим на пороге большой войны, и мне больно видеть, как люди идут на нее с легким сердцем». Другой депутат, Веджвуд, предостерег, что «эта война оставит далеко позади старые добрые сражения XVIII века. … Это будет битва за цивилизацию, которую мы строили веками». Пожалуй, самое мудрое замечание, удостоившееся в тот момент лишь жидких хлопков, тоже сделал Рамсей Макдональд: «Все войны поначалу принимаются на ура».

В последние дни июльского кризиса многие государственные деятели – величайшие фигуры в своих странах, самые влиятельные люди в мире – почувствовали себя на какой-то миг песчинками. Осознав в ужасе, куда ведет избранный ими курс, они с тоской оглядывались назад. Такие душевные муки испытывали кайзер, Бетман-Гольвег, царь Николай II – но вряд ли кто-то из австрийцев, Мольтке или Сазонов. Поразительный фатализм французов в отношении необходимости поддержать Россию объясняется просто – осознанием (совершенно правомерным) того, что немецкая армия в любом случае двинется на Францию как на участницу Антанты. Британцы (за исключением нескольких горячих голов вроде Черчилля) стремились к войне меньше других, однако вторжение в Бельгию сочли достаточным поводом вступить в борьбу. Как великая держава, Британия считала, что в великих событиях должна сыграть свою великую роль.

В последние мирные дни начальник британской контрразведки МИ-5 Вернон Келл не выходил из своего кабинета в Уотергейт-Хаусе круглые сутки, организуя аресты известных немецких агентов. И хотя в штате его молодой организации насчитывалось лишь 17 сотрудников, он сумел наладить тесные связи с начальниками полиции графств – с 3 по 16 августа было произведено 22 ареста. Часть шпионов сумела бежать – как Вальтер Риманн, учитель немецкого из Гулля, севший на паром до Зеебрюгге. Кое-кто из них, предположительно, остался нераскрытым, но оказать Германии сколько-нибудь существенную помощь они вряд ли могли.