Первая мировая война в 211 эпизодах

Монелли с командиром батальона ищут штаб бригады. Находят его наконец в углублении в скале. У входа, обложенного мешками с песком, столпились, как обычно, люди, которые прячутся от непрерывного артобстрела. Здесь такая теснота, что они оба пробиваются внутрь, наступая на руки, ноги, тела людей, но никто не реагирует. Штаб расположился в самой глубине пещеры. Там темно и совсем тихо. И если Монелли и его командир рассчитывали, что известие о двух прибывших в качестве подкрепления батальонах будет встречено с благодарностью и ликованием, то они заблуждались. Офицеры в штабе ничего даже не слышали об их прибытии и поприветствовали их “без энтузиазма”. В этой темной холодной пещере царит мрачное настроение, да, мрачное, отмеченное унижением и покорностью, чувством обреченности в ожидании неизбежного. Командир бригады беспомощно констатирует: “Как видите, мы окружены врагом, и он может делать с нами все, что захочет”.

Тем не менее они вышли из штаба с приказом о наступлении, который наудачу сочинил бригадный командир. Монелли думал, что кто-то там, на самом верху, — может, командир корпуса? — явно не в себе, ибо инструкции, которые они получают, все более противоречивые и путаные. Если вообще эти инструкции доходят до них, ибо под шквальным артиллерийским огнем телефонная связь отключается уже через пять минут. Тогда приходится посылать людей в самое пекло, туда, где грохот и дым, рвущиеся снаряды, чтобы найти повреждение и восстановить связь. Опаснее всего на горе Ортигара быть телефонистом.

В случае если разрушительный потенциал армий перевешивал способность генералов командовать этими армиями, жертвами такого парадокса войны, одного из бесчисленных, становились не только телефонисты. В ходе крупных сражений коммуникации почти всегда отключаются, и бои превращаются в слепое и беспорядочное бодание с врагом в клубах дыма[241].

Сгущаются сумерки. Три запаха распространяются в воздухе: горький угар от взрывчатых веществ, сладковатое зловоние от гниения трупов и кислый запах человеческих испражнений. Все ведь отправляют свои естественные потребности прямо там, где сидят или лежат, снимая штаны на глазах у окружающих. Глупо было бы поступать иначе. Горькое, сладкое, кислое.

В эту ночь одна рота добирается до высоты 2003. И занимает ее.

♦

Через три дня австрийцы снова отвоевывают высоту.

158.

Суббота, 30 июня 1917 года

Паоло Монелли возвращается с горы Ортигара

Он пробыл наверху пять дней и остался в живых. Иногда их обстреливали со всех сторон одновременно. И тогда гора словно оказывалась в центре мощных перекрещивающихся электрических потоков: земля под ногами дрожала, подпрыгивала, трещала, шипела. Они жили рядом с мертвецами, за счет мертвецов, — используя их боеприпасы, съедая их еду, выпивая воду из их фляжек, баррикадируя телами края окопов, вставая на них, чтобы согреть замерзшие ноги. Через два дня каждый второй из батальона был уже убит, ранен или контужен. Монелли рассчитывал, что каждый десятый, может, уцелеет, и отчаянно надеялся, что окажется среди них. Когда вражеская артиллерия утихала, он искал знак, наугад открывая свою карманную книжечку Данте.

И он выжил.

Монелли пишет в дневнике:

Ты онемел от восторга, ведь ты словно родился заново, ты созерцаешь мир, сидя на солнце у палатки. Жизнь как дар свыше, в который молча впиваешься здоровыми зубами. Умершие — товарищи, которые не смогли все выдержать и поспешили отправиться по своим неведомым делам; но мы, уцелевшие, чувствуем на себе нежную ласку жизни. Словно нас греет какое-то семейное воспоминание: нам легче от того, что можно снова поведать несчастным старикам о возвращении блудного сына, — весть, о которой нельзя было и помыслить, когда мы отправлялись в путь.

159.

Четверг, 19 июля 1917 года

Рене Арно стал свидетелем провала Мари Дельна в Нуайоне

Почему представление не заканчивается традиционно, пением “Марсельезы”? Командир дивизии удивлен и немало возмущен. Директор театра объясняет, несколько смущенно и сбивчиво, что “по горькому опыту известно: теперь, когда боевой дух почти на нуле, лучше избегать исполнения французского национального гимна перед солдатами”.

Ведь всего три месяца прошло с тех пор, как прекратились мятежи во французской армии, и только теперь она вновь боеспособна. Но не как прежде. За внешним спокойствием скрывается напряженность.