Первая научная история войны 1812 года

9-го мороз был в 28 градусов. Я так страдал от боли в ногах, что проехал всю дорогу в этот день в повозке маркитанта моей артиллерии. Несмотря на то что я зарылся в солому, я испытывал жестокий холод. Я ночевал в 8 верстах от Вильны в маленькой грязной кузнице без окон и дверей, подвергавшейся ветру со всех сторон. Мы собрались в числе 7 или 8 человек около небольшого огня и сидели, согнувшись и прижавшись друг к другу; наши ноги почти упирались в самую середину огня. Находиться 14 часов в таком положении, не имея даже ничего поесть! Была неимоверная потребность лечь и полная невозможность это исполнить! Мой товарищ Лефрансе в данном случае оказывал мне большую услугу: он любезно позволил мне изредка класть мою голову к нему на колени. На рассвете 10-го числа я тронулся в путь по направлению к Вильне вместе с оставшимися у меня тремя орудиями…“.

Булар

„В этом жалком состоянии подошли мы к деревне Руконы, где в это время только и было что несколько скверных хлебных сараев, полных трупов. Приближаясь к Вильне, многие ускорили шаг, чтобы поспеть первыми в этот город, где не только надеялись найти съестные припасы, но и думали остановиться на несколько дней и вкусить наконец сладость отдыха, в котором все так нуждались. Тем не менее, корпус, который не насчитывал и ста пятидесяти человек, способных носить оружие, остановился в этой гадкой деревушке. На рассвете (9 декабря) мы поспешили покинуть Руконы, где холод и дым не дали нам возможности сомкнуть глаза ни на минуту. Когда мы выступали, к нам присоединились бывшие в арьергарде баварцы под предводительством генерала Вреде; они шли из Вилейки и громко кричали, что неприятель их преследует. Накануне много говорили о том успехе, который они имели. Беспорядок, в котором они пришли, ясно опровергал известие. Несмотря на это, надо сознаться, к их чести, что они еще сохранили несколько пушек, но лошади были так слабы, что везти их они больше не могли.

Каждый новый день похода представлял повторение тех тяжелых сцен, о которых я дал лишь поверхностную характеристику. Сердца наши зачерствели от этих ужасных картин до такой степени, что мы уже не чувствовали больше ничего; эгоизм был единственным инстинктом, который остался в нас в том отупелом состоянии, в которое нас привела судьба. Только и думали что о Вильне, и мысль, что возможно будет побыть там некоторое время, так радовала тех, которые могли туда прийти, что они смотрели равнодушно на несчастных, которые боролись со смертью. Между тем Вильна, предмет наших самых дорогих надежд, куда мы стремились с такой поспешностью, должна была оказаться для нас вторым Смоленском“.

Лабом

„Все, кто вернулся из этой кампании, были согласны со мной, что переход от Березины до Вильны был тяжелее всего остального похода. В продолжение всего перехода мы страдали от голода, усталости, холода, который сделался нестерпимым. Случаи замерзания были теперь необыкновенно часты (курсив мой — прим. Е.П.).

При выходе из Москвы мы запаслись всеми припасами, какие только можно было найти и унести. В Смоленске так или иначе мы пополнили свои припасы из запасных магазинов. От Вильны до Немана разные магазины, устроенные по дороге, доставляли нам продовольствие. Но от Березины и до Вильны у нас не было ровно ничего.

Я слышал, что часто говорят: несчастье способствует сближению людей. Но ничто в этой кампании не доказало мне справедливости этих слов. Я никогда не видел более жестокого эгоизма и большего равнодушия к товарищам и даже к друзьям. Каждый думал только о своем драгоценном „я“ и заботился лишь о том, чтобы скорее спастись.

(…) Вследствие своей полноты он сделался настоящим виртуозом в падении. Ежеминутно он растягивался по земле, каждый раз отчаянно ругаясь при этом, причем каждое его падение вызывало веселый смех со стороны насмешников, безжалостных к своему начальнику.

(…) Во время этого „погребального шествия“ в Вильну — так следовало бы назвать этот переход — я был свидетелем многих ужасных сцен, в особенности по ночам, по причине ужасной стужи и недостатка дров.

(…) Я шел уже несколько часов и начал чувствовать усталость и холод, который пронизывал меня. Вдруг я заметил большие костры, разложенные с одной стороны дороги недалеко от группы домиков. Прельщенный этим видом, я подумал, что смогу, может быть, найти себе место около одного из этих костров и продолжить нарушенный сон. Я приблизился к одной из групп и был очень радушно принят. Тут были польские уланы и французские конные егеря (конечно, без лошадей). Между ними не было ни одного немца. Эти молодцы прекрасно воспользовались тем, что у них было: они развели огонь в углу между двух кирпичных стен; это сооружение, оставшееся, вероятно, от прежнего завода, уцелело только благодаря тому, что было из кирпича.