Первая просека

— Бра-атцы! — заорал тот, бросаясь к друзьям. Они не виделись месяца три, с тех пор как Гурилева перевели в механические мастерские слесарем. Сейчас на нем была огромная заячья шапка-ушанка, делающая его смешным и каким-то незнакомым. — В лес? Не завидую! — Каждое слово он выкрикивал. — А я в Хабаровск! Машины получать! Тридцать машин! Каково, а?

Выкрикивая, блестя глазами, он так и скрылся в темноте коридора, прокладывая себе путь локтями. Уже на улице Захар шепнул Каргополову:

— Схожу, Любашу проведаю, а то теперь, считай, до весны…

— Только не опоздай, Захар, надо же еще пообедать, собраться, а потом коммуну делить.

— Коммуну давайте делить там, на месте.

Он не застал Любаши на почте — она унесла телеграммы начальнику строительства. Решил дождаться ее на крыльце. Чтобы скоротать время, развернул «Амурский ударник» — каждому мобилизованному вручался сегодняшний номер газеты. На всю первую страницу крупным шрифтом «шапка»: «В лес! Все лучшие силы бросим в поход за «бревном обороны»! В лесу решается успех наших планов, успех нашей борьбы за индустриализацию и обороноспособность Дальнего Востока!»

Торопливые шаги по скрипучему снегу отвлекли Захара: к нему спешила разрумяненная морозцем Любаша в распахнутой шубейке, в сбитом на макушку сером пуховом платке. Она радостно улыбалась.

— Ты ко мне, Захар?

— Проститься пришел, на Пивань уезжаю с бригадой…

— Я так и подумала, как в газете увидала, что на штурм леса мобилизуют. Давай немного пройдемся. — Она взяла его под руку. — И надолго?

— Наверное, до весны. Словом, не знаю. Придешь проводить?

— Приду, Захар, обязательно приду. А как же теперь с техникумом?

— Придется год пропустить.

— Как плохо-то!.. А знаешь, что мне сказал сегодня Колька Пригницын? Говорит, что, если я весной не выйду за него замуж и буду гулять с тобой, он убьет меня и тебя. Он тоже едет на Пивань, говорит, десятником по транспорту будет. И Рогульник тоже едет. Бригадиром, говорит, будет у возчиков.

— А ты, что же, дала ему повод? — Захар нахмурил брови.

— Какой там повод! Сколько раз ему твердила, чтобы не приставал ко мне. А вот сегодня опять приходил и грозил. Папаша рад, что они уезжают, сказал, что больше на порог не пустит! Ты там будь осторожен, если встретишь его, а то же он ровно бандюга какой!

Под вечер гусеничный трактор с огромными санями, на которых могла бы уместиться целая изба, груженными ворохом постельных скаток, чемоданов, скамеек, столов, двинулись к Амуру. Надсадно рыча, бросая в морозный воздух клубки дыма, трактор с трудом сполз на торосистую ледяную дорогу. За санями — длинная вереница людей. Шум, смех скоро заглушила песня и поплыла над простором реки:

…Чтобы с боя взять Приморье,
Белой армии оплот…

Андрей Аниканов оставался в Пермском, ему нужно было рассчитаться с Клавдией Сергеевной. Он все-таки нашел выход из того отчаянного положения, в котором очутился после попойки у Ставорского. Опасаясь, что отношения с бухгалтером могут завести его слишком далеко, он решил внести пять тысяч, которые насчитал ему Ставорский за недостачу спецодежды. Чтобы не попасть еще раз впросак, он предварительно посоветовался со Ставорским, и тот согласился принять их в погашение задолженности. Андрей немедленно написал слезное письмо отцу, попросив три тысячи. И вот позавчера он получил перевод. Две тысячи он вынул из подкладки чемодана, куда складывал свои накопления.

Как только стемнело, Аниканов отправился к Клавдии Сергеевне, отдал деньги.

— Все. Теперь мы квиты! — В голосе его была угроза.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Удивительное чувство владело Захаром весь день, начиная с той минуты, когда было объявлено, что бригаду мобилизуют на штурм леса, и кончая вечером, когда все они отправились на Пивань. Это было чувство общей приподнятости, боевого азарта, вдохновения, знакомое ему по кавшколе, когда эскадроны развертывались в лаву для атаки. Это настроение владело всем его существом.

Он даже не заметил, шагая в толпе за санями, как они пересекли Амур и в сумерках очутились на Пивани.

Сплошная гряда крутых правобережных сопок вдруг оборвалась, а на месте разрыва треугольной заплаткой легло Пиваньское озеро. По его берегам — грозная сумеречь могучей тайги; только в самом дальнем углу озера берег низменный, там — кочкастая марь. Отсюда уходит в глухомань тайги долина, замысловато извиваясь меж сопок. В долине — постройки Пиваньского лесоучастка: цепочки рубленых бараков. Навесы темного пихтача и ельника, склоняясь с сопок, создали таинственную затишь, куда не проникает ветер даже в самую бешеную пургу. Тут постоянно стоит тишина, звенящая, как стекло. И вот эту тишину взорвала песня, гул трактора.