Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Кто-то впереди крикнул: «Ура!», и йомены-гвардейцы тут же откликнулись, вздымая свои пики, и я снова подумала: а вот мой отец никогда бы не стал создавать себе личную гвардию; не захотел бы, чтобы такие вот йомены зачинали хвалебные выкрики во время торжественных процессий. Он и без того всегда был уверен, что подданные его любят, и не нуждался ни в какой личной охране.

Вестминстерский дворец, Лондон. Август, 1487 год

Мы вернулись в Лондон, чтобы подготовиться к моей коронации, и наш въезд в город сопровождался пышной, поистине королевской процессией. Затем Генрих присутствовал в соборе Святого Павла на благодарственной службе в честь победы и наградил всех, кто верно ему служил, хотя у некоторых попросту и не было иного выбора, кроме как оставаться ему верными, ибо они были заперты в Тауэре. Он также освободил из заключения Томаса Хауарда и моего сводного брата Томаса Грея.

Архиепископ Джон Мортон получил должность лорд-канцлера, и это весьма удивило меня и многих других. Интересно было бы узнать, какую помощь сумел оказать святой отец королю, чтобы быть удостоенным столь высокой награды?

— Шпионаж, — объяснил мне Томас Грей. — Мортон и королева-мать держат в руках нити самой обширной в мире шпионской сети; об истинных размерах этой сети знает только Генрих Тюдор, но никто, въезжая в Англию или выезжая из нее, о ее возможностях даже не подозревает.

Мы с Томасом сидели у меня в гостиной, в самом дальнем ее уголке, и наши разговоры отлично заглушала музыка, под которую мои фрейлины разучивали новые фигуры танца. Я довольно высоко приподняла свое шитье, прикрывая им лицо, чтобы никто ничего не смог прочесть у меня по губам. Я была очень рада свиданию с братом после столь долгой разлуки и все время счастливо улыбалась.

— Ты уже видел нашу матушку? — спросила я.

Он кивнул.

— Она здорова? Она знает, что меня скоро коронуют?

— Да, она здорова и, по-моему, вполне счастлива в своем аббатстве. Она велела передать, что любит тебя и поздравляет с грядущей коронацией.

— Я никак не могу уговорить Генриха, чтобы он ее освободил и позволил ей вернуться ко двору, — призналась я. — Хотя он понимает, что ему нельзя вечно держать ее там. У него нет на это никаких причин.

— Как раз причины-то у него есть, — возразил мой сводный брат с кривой усмешкой. — Он знает, что именно наша мать посылала деньги Франсису Ловеллу и нашему кузену Джону. Он знает, что она поддерживает отношения со всеми йоркистами, состоявшими в заговоре против него. Она ухитрилась — прямо у Генриха и у тебя под носом — организовать обширную шпионскую сеть, опутав ею территорию от Шотландии до Фландрии. Ему теперь известно, что именно она объединила всех его противников, при этом постоянно поддерживая связь с герцогиней Маргаритой во Фландрии. Однако более всего Генриха сводит с ума то, что он ничего не может об этом сказать во всеуслышание, не может прилюдно обвинить ее, ибо это означало бы, что он признает, что против него существует мощный заговор, вдохновленный твоей матерью, и существуют заговорщики на средства твоей тетки и твоей бабки, герцогини Сесилии. Он не в силах признаться перед всей Англией, что оставшиеся в живых йоркисты объединились и ведут против него активную борьбу. Признав, что этот заговор существует, он признается и в том, что боится той серьезной угрозы, которую представляют собой остатки йоркистов. И потом это будет выглядеть чрезвычайно похоже на внутрисемейный заговор женщин в пользу некоего наследника свергнутой с трона династии. А столь ошеломляющие свидетельства борьбы Йорков против Тюдоров Генрих обнародовать никак не желает.

— Что значит «внутрисемейный заговор женщин»? — спросила я.

Томас оперся подбородком о согнутые руки, поставив их на колени, и теперь губы его оказались почти прикрыты, так что никто не сумел бы прочесть по его губам тех слов, которые он произнес шепотом:

— Это значит, что некоторые женщины королевского семейства Тюдоров прилагают совместные усилия ради возвращения на трон принца Йоркского.

— Но Генрих сказал, что, поскольку никакого принца, готового одержать победу в борьбе за трон, в Англию привезти так и не сумели, значит, его и не существует.

— О, этот мальчик был бы поистине бесценным, — возразил Томас, — так что его вряд ли сразу привезли бы в Англию, пока победа не завоевана, а на побережье ему может грозить опасность.

— Бесценный мальчик? — удивилась я. — Но ведь это, скорее всего, фальшивый претендент, подменыш. Самозванец.

Томас лишь молча улыбнулся. Он провел в разных тюрьмах два долгих года: сперва во Франции, где оказался под арестом еще в те времена, что предшествовали битве при Босуорте, а затем в лондонском Тауэре. Так что ему явно не хотелось говорить о том, что способствовало бы его возвращению за решетку.

— Претендент? Самозванец? Да, конечно. Вряд ли он может быть кем-то еще.

* * *