Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Мы продолжили свою поездку по стране, дабы отпраздновать великую победу нашего короля. Миледи ехала верхом на большом боевом коне, покрытом попоной и словно полностью подготовленном для битвы. Я же предпочла лошадь, которую подарил мне Ричард; у меня было такое ощущение, словно мы с Ричардом проделали вместе уже немало путешествий, но я всегда скакала впереди, всегда уезжала от него, никогда не ехала с ним рядом, как он мне обещал. А вот Генрих часто ехал со мною рядом. Я понимала, что он хочет показать народу, вышедшему на нас посмотреть, как крепок его брак с принцессой Йоркской, благодаря которому он объединил наши Дома и победил бунтовщиков. Но теперь в наших отношениях появилось и нечто новое: я понимала, что ему нравится проводить время со мной. Мы много разговаривали и смеялись вместе, проезжая через маленькие деревушки Линкольншира, где люди выбегали из домов и во всю прыть мчались через поля, чтобы на нас посмотреть.

— Посмотреть, как мы с улыбкой проезжаем мимо, — говорил Генрих, а сам прямо-таки сиял, махая рукой полудюжине каких-то сельских бедняков, чье мнение наверняка не имело для него ни малейшего значения.

— И приветственно махая рукой, — подхватывала я и, отпустив поводья, тоже приветливо махала рукой.

— Как ты это делаешь? — спросил вдруг Генрих, и даже навечно застывшая улыбка сползла с его лица. Не обращая больше внимания на толпу, скопившуюся на обочине, он повернулся ко мне. — Как у тебя получается это легкое движение рукой? Совершенно естественное. Не похоже, чтобы ты хоть сколько-нибудь упражнялась в этом искусстве.

Я на минутку задумалась.

— Знаешь, мой отец часто говорил, что в таких случаях всегда следует помнить: эти люди пришли сюда только для того, чтобы тебя увидеть; им хочется почувствовать, что ты их друг, и себя они считают твоими верными друзьями и сподвижниками. Улыбка, легкий взмах руки — все это воспринимается как твое приветствие тем, кто вышел сюда с единственной целью: восхищаться тобой. Ты, возможно, никого из них совершенно не знаешь — но они-то думают, что хорошо тебя знают. А потому они заслуживают, чтобы ты приветствовал их как своих друзей.

— Но неужели твой отец никогда не думал о том, что любой из этих людей может стать перебежчиком и предателем и вскоре столь же радостно приветствовать его врага? Неужели ему никогда не приходило в голову, что все эти фальшивые улыбки и приветствия ничего не значат?

Я слегка подумала и усмехнулась:

— По правде говоря, это ему действительно никогда в голову не приходило. Он был ужасно тщеславен и не сомневался, что все вокруг его обожают. Хотя это в основном так и было. Куда бы он ни поехал, все выражали ему свою любовь. Он получил трон вполне заслуженно и по закону, как истинный его наследник, и всегда считал себя самым лучшим человеком в Англии. И никогда ни капли в этом не сомневался.

Генрих только головой покачал; он даже забыл приветственно помахать человеку, выкрикнувшему: «За Тюдора!» Правда, голос кричавшего прозвучал одиноко и как-то фальшиво, неубедительно, так что больше никто этот призыв не подхватил.

— Но ведь твоему отцу вряд ли чаще, чем мне, твердили, что он был рожден, чтобы стать королем, — сказал мой муж. — По-моему, не было в мире человека, более уверенного в подобной судьбе своего сына, чем моя мать.

— Мой отец чуть ли не с детства был вынужден сражаться, — сказала я. — В том возрасте, когда ты скрывался за границей, он уже сам набирал людей в армию и принимал у них присягу. В его жизни все было иначе. Кстати, и свои права на трон он предъявил, опираясь на волеизъявление людей.[46] И сделал это сам, без помощи своей матери. Когда три солнца вспыхнули в небе над его армией, он исполнился твердой уверенности, что избран Богом, что сам Господь посылает ему знак, что он просто обязан стать королем. И потом, каждому легко было его увидеть: он сам себя людям показывал, понимая, как это важно, хотя был еще совсем юным, ему было тогда столько же лет, сколько тебе, когда ты жил с дядей за границей. Только он постоянно шел навстречу опасности и сражался, а ты от нее убегал.

Странно, но Генрих согласно кивнул. Я не стала говорить вслух, что у моего отца был истинный дар храбрости, дарованный Богом, что он обладал огромным мужеством, тогда как мой муж от природы труслив. А еще у моего отца была любящая жена. Моя мать всю жизнь его обожала. Они страстно влюбились друг в друга и просто не могли этой любви сопротивляться; и ее родители, вся семья матери поняли ее и всей душой приняли ее мужа, перешли на его сторону, и его дело стало их делом. И все мы — дочери Эдуарда, его сыновья, его зятья и невестки — всегда были всецело ему преданы. Мой отец был центром огромной любящей семьи, и каждый из членов этой семьи готов был жизнь за него положить. Тогда как Генриху опорой служили только его мать и дядя Джаспер, у которых были холодные, расчетливые сердца.