Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Моя свекровь как-то совсем полиняла от снедавшего ее страха. Она постоянно шептала молитвы, перебирая четки, и губы ее были столь же бледны, как крахмальный апостольник, на фоне которого ее лицо полностью терялось. Она все свое время проводила со мной, и ее королевские покои, самые лучшие покои дворца, целый день стояли пустыми. Миледи приводила с собой и своих фрейлин, и ближайших членов своей семьи — это были те немногочисленные люди, которым она могла доверять; она приносила с собой свои книги и бумаги и с утра до вечера сидела в моих комнатах, словно искала там тепла, или утешения, или хоть какого-то спасения от опасности.

Но я ничего этого не могла ей предложить. Мои сестры, Сесили и Анна, со мной старались почти не разговаривать — все мы прекрасно понимали, что любое наше слово берется на заметку, поскольку у придворных на уме одно: явится ли наш брат, чтобы спасти нас и свергнуть Тюдора? Мэгги, моя кузина, ходила не поднимая головы и потупившись; она пребывала в отчаянии от неизвестности и постоянно ждала самой худшей развязки: ведь если один наследник Йорков действительно на свободе, тогда второго наследника, ее брата Тедди, следует попросту уничтожить, устранив хотя бы эту угрозу династии Тюдоров. Стража, охранявшая Тедди в Тауэре, была удвоена, затем еще раз удвоена, и Мэгги была уверена, что писем от нее он не получает. Она не только не имела от него самого никаких вестей, но боялась даже спросить о нем. Было страшно подумать, что в любую минуту стражники могут получить приказ войти к нему ночью и удушить его, спящего, прямо в постели. Кто сможет воспрепятствовать исполнению приказа, отданного королем? Кто сможет остановить убийц?

Придворные дамы занимались в моих покоях прежними делами — читали, шили, играли на музыкальных инструментах и в различные игры, но все их действия были как бы приглушены; все беседовали вполголоса, никто не болтал, не смеялся, не шутил. Все тщательно обдумывали каждое слово, прежде чем оно срывалось с губ. Все опасались сказать что-нибудь такое, что потом может обернуться против них, все старательно прислушивались друг к другу — на тот случай, если услышат нечто, о чем непременно следует донести. Со мной все были молчаливо-внимательны, и стоило кому-то громко постучаться в нашу дверь, как все невольно затаивали дыхание.

Я пряталась от этих ужасных дневных посиделок в детской. Там я брала Элизабет на колени и начинала ласково распрямлять ее крошечные ручки и ножки, тихонько напевая и надеясь вызвать ее неуверенную очаровательную улыбку.

Артур, который пока оставался с нами, ибо мы отнюдь не были уверены в том, что находиться в Уэльсе безопасно, разрывался между необходимостью делать уроки и непреодолимым желанием смотреть из высокого окна на королевскую армию, размеры которой все увеличивались. Бойцы все активнее тренировались перед предстоящим походом, и Артур очень любил наблюдать за этим. Кроме того, он каждый день мог видеть гонцов, прибывавших с вестями с запада, из Ирландии или Уэльса, или с юга, из Лондона, где, по слухам, улицы так и гудели от возбужденных толп, а подмастерья открыто носили символ Белой розы.

В середине дня мы с Артуром обычно выезжали на прогулку верхом, но вскоре Генрих запретил нам ездить без вооруженной охраны, одетой в латы.

— Если им удастся похитить Артура, тогда вся моя жизнь не будет стоить ни гроша, — с горечью сказал он. — Тот день, когда умрет он или Гарри, станет днем и моего смертного приговора. И концом всего на свете.

— Не говори так! — я протянула к нему руку. — Не желай никому зла!

— Уж больно ты добросердечная, — проворчал он, словно это был какой-то недостаток, — вот только ума у тебя не хватает. Ты даже не понимаешь, даже представить себе не можешь, какая вам грозит опасность. Я запрещаю тебе выводить наших детей за пределы крепостных стен без вооруженной охраны. Я даже подумывал, не поселить ли их по отдельности — на всякий случай, чтобы кто-нибудь, явившись за Артуром, не смог захватить в плен и Генриха.

— Что вы такое говорите, милорд! — воскликнула я дрожащим голосом и сразу поняла, что любые мои здравые призывы разобьются вдрызг о неколебимую уверенность этого безумца.

— Пожалуй, стоит поместить Артура в Тауэр, — продолжал развивать свою мысль Генрих.

— Нет! — пронзительно вскрикнула я, не в силах сдержать волнение. — Нет, Генри! Нет! Нет! Нет!

— Там он, во всяком случае, будет в безопасности.

— Нет! Ни за что! Я никогда на это не соглашусь. Никогда! Я не позволю, чтобы его отправили в Тауэр, как…

— Как твоих братьев? — тут же спросил Генрих — точно ужалил. — Или как Эдварда Уорика? По-твоему, все они одинаковы? Все эти мальчики, которые надеются стать королями?

— Артур никогда не будет заключен в Тауэр! Он — не они. Он — провозглашенный тобой принц Уэльский и должен жить на свободе. А я должна иметь возможность ездить с ним на прогулки. Недопустимо, чтобы мы постоянно чувствовали, что нам в своей же стране грозит опасность! Нельзя становиться пленниками в собственных замках!