Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Какой еще мальчик? — так и встрепенулась она. — Какой мальчик?

— Мой кузен Эдвард, — самым невинным тоном напомнила ей я. — Вы по-прежнему держите его в Тауэре, не имея на то никаких причин, не выдвинув против него никаких обвинений, незаконно. Его бы следовало прямо сейчас освободить, чтобы люди перестали наконец говорить, что вы каждого мальчика из рода Йорков готовы схватить и тут же запереть в Тауэре.

— Мы никого не хватаем и не запираем! — машинально прошептала она, словно отклик на некую молитву, давно ею заученную наизусть. — Эдвард Уорик находится в Тауэре ради его же собственной безопасности.

— А я прошу освободить его! — заявила я. — И вся страна считает, что его давно пора освободить. Я, королева этой страны, прошу сделать это немедленно, дабы показать нашим подданным, что мы полностью уверены в себе.

Миледи покачала головой и снова села в кресло; она явно не собиралась отступать.

— Нет, пока еще рано. Пока что ему неизбежно грозит опасность.

Я встала; в руках у меня по-прежнему было воззвание, подписанное «этим мальчишкой». В нем народ призывали восстать против Генриха Тюдора, отказаться платить назначенные им грабительские налоги, а если он попытается бежать в Бретань, из которой сюда явился, попросту взять его в плен.

— Я ничем не смогу вас утешить, — холодно сказала я. — Это ведь вы побуждали вашего сына назначить такие налоги, которые полностью разоряют людей; это вы позволяете ему прятаться и не появляться на людях даже в преддверии войны; вы заставляете его водить дружбу лишь с теми, на кого вы укажете; и, наконец, по вашей указке он набрал войско, которому не может доверять, а теперь вы подсказали ему, что лучше воспользоваться услугами иностранных наемников. В прошлый раз, когда он явился сюда с армией наемников, они принесли с собой эту ужасную болезнь, которую в народе называют «потогонкой» и которая чуть всех нас не убила. Короля Англии подданные должны любить, а не бояться, не воспринимать его как врага их миру и покою. И уж, конечно, сам король ни в коем случае не должен бояться собственной армии!

— Но этот мальчишка — действительно твой брат? — хрипло спросила миледи, словно не слыша меня. — Я ведь пригласила тебя сюда, чтобы ты мне именно на этот вопрос ответила. Тебе это известно. Как известно тебе и то, что сделала твоя мать, чтобы его спасти. Неужели любимый сын твоей покойной матери действительно идет войной на моего любимого сына?

— Это не имеет значения, — сказала я, вдруг совершенно отчетливо видя свой путь и чувствуя себя свободной от ответа на этот мучительный вопрос. У меня вдруг поднялось настроение, поскольку я наконец поняла, как мне следует ей отвечать. — Не имеет значения, с каким врагом предстоит сразиться Генриху. Действительно ли это любимый сын моей покойной матери или же сын какой-то совсем другой женщины. Куда важнее то, что вы так и не сумели заставить народ Англии полюбить вашего сына. А ведь этого вы должны были добиться в первую очередь. Ибо единственное спасение вашего сына в любви к нему его подданных, но этого вы ему дать так и не смогли.

— Но как я могла обеспечить ему любовь народа? — спросила она. — Разве этого так просто достигнуть? Тем более с таким народом — неверующим, ненадежным, бессердечным, готовым бежать за любым блуждающим огоньком! Да этот народ совершенно не ценит доброго к нему отношения!

Я смотрела на нее, и мне было почти жаль ее, скорчившуюся в кресле, всю какую-то перекрученную, нелепую. Рядом с нею висело великолепно выполненное распятие, на столике лежала Библия в роскошном, украшенном эмалями переплете; она жила в самых лучших покоях дворца; стены в ее комнатах были завешаны прекрасными гобеленами; в сокровищнице у нее было целое состояние, однако…

— Вы не сумели сделать из своего сына любимого народом короля, ибо сами никогда его не любили — даже в детстве, — сказала я, и это прозвучало жестко, как обвинение. Впрочем, ничего, кроме жестокости, и не было сейчас в моем сердце; и на лице моем застыла суровая маска, точно у ангела, протрубившего конец времен. — Вы совершили ради него немало усилий, но вы же его и подвели. В детстве он никогда не чувствовал материнской любви и вырос мужчиной, который не способен ни вызывать любовь, ни дарить ее другим людям. Своим отношением вы погубили его.

— Нет, я его любила! — Миледи вскочила, ее темные глаза засверкали от гнева. — Никто не смеет отрицать, что я любила его, я посвятила ему всю свою жизнь! Я всегда думала только о нем! Я чуть не умерла, рожая его, а потом ради него пожертвовала всем — любовью, безопасностью, браком с любимым человеком! Все ради него одного!