Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Но в итоге именно лорд Добни, а не Генрих, обрушился на измученных длительным переходом мятежников, только-только устроившихся отдохнуть. Кавалерия Добни мчалась сквозь ряды спящих на земле людей, нанося рубящие и режущие удары направо и налево, словно упражняясь в фехтовании среди стогов сена. Мечами, впрочем, были вооружены не все; у некоторых были булавы — это такой большой, тяжелый шар на цепи, способный расколоть человеку голову, как орех, или превратить лицо в котлету, даже если оно прикрыто металлическим забралом. Другие, с копьями наперевес, с ходу пробивали насквозь людские тела или орудовали боевыми топорами, страшное острие которых способно разрубить даже металлические латы. Генрих весьма четко спланировал это сражение, поместив кавалерию и лучников по разные стороны от армии повстанцев, так что у тех не было шансов на спасение. Мятежники, вооруженные в основном дрекольем и вилами, выглядели как перепуганные овцы, которых согнали сюда с убогих пустошей; они всем стадом бросались то в одну сторону, то в другую и в ужасе метались, пытаясь вырваться из этого кольца и спастись. Слыша в воздухе свист тысяч стрел, они бросались бежать и тут же оказывались под копытами кавалерии; они шарахались в другую сторону и натыкались на пехоту, вооруженную пиками и аркебузами, грозно надвигавшуюся на них и совершенно не внемлющую никаким призывам о братстве.

В итоге армия мятежников была поставлена на колени и легла лицом в грязь, даже не успев бросить оружие и поднять руки в знак того, что они сдаются. Их вожак сбежал еще во время сражения, спасая собственную жизнь, однако его догнали и поймали, точно запаленного оленя после долгой охоты. Лорд Одли, считавшийся предводителем повстанцев, передал свой меч лорду Добни, своему другу детства, и тот с мрачным видом этот меч принял. Но ни тот, ни другой не были полностью уверены, что сражались за правое дело и на «правильной» стороне; складывалось ощущение, что капитуляции противника не хватало уверенности, а нашей победе — благородства.

— Все. Опасность нам больше не грозит, — сказала я детям, когда в Тауэр прибыли разведчики и рассказали, что сражение закончено. — Армия вашего отца одержала победу над теми плохими людьми, которые подняли восстание, и они теперь отправились по домам.

— Жаль, что не я возглавлял нашу армию! — воскликнул маленький Генрих. — Я бы выбрал себе булаву! Бах! Бах! — И он прогарцевал по комнате, изображая всадника, который в одной руке держит поводья мчащегося галопом коня, а в другой — булаву.

— Возможно, тебе еще удастся всласть повоевать, когда ты станешь постарше, — утешила я его, — но вообще-то я надеюсь, что теперь нам удастся хотя бы некоторое время пожить мирно. Повстанцы вернутся в свои дома, а мы — в свои.

Артур, дождавшись, когда младших детей что-то отвлечет, подошел ко мне и тихо сказал:

— На рынке Смитфилд строят виселицы. Ужасно много виселиц! Так что некоторые из повстанцев точно домой не вернутся.

— Ну что ж, наказать бунтовщиков необходимо, — поспешила я защитить Генриха перед его помрачневшим сыном. — Король не может без конца проявлять терпимость и милосердие.

— Но он продает жителей Корнуолла в рабство! — возмутился Артур.

— В рабство? — Я была настолько потрясена, что некоторое время молча смотрела в серьезное лицо сына. — В рабство? Кто это тебе сказал? Он, наверно, ошибся?

— Мне сказала об этом сама миледи королева-мать. Король намерен продать их варварам на галеры; там их прикуют к веслам цепями, и они будут грести, пока не умрут. А некоторых он хочет продать в рабство в Ирландию. После этого у нас в течение по крайней мере целого поколения не найдется в Корнуолле ни одного друга! Разве король может продавать своих подданных в рабство?

Я молча смотрела на сына, понимая, какое наследство мы ему можем оставить, и не находила ответа.