Первая русская царица

Осматривая погрузившийся в землю колокол, Иоанн Васильевич спросил у митрополита:

– Что знаменует это загадочное падение? Нет ли какого коварства? Не сотворено ли это лихими людьми? Ведь он висел на железных перекладинах!

– Для Господнего гнева нет препонов, – отвечал митрополит, уставив смиренно очи в свою бороду. – Да как же Господу и не прогневаться, когда Его первое, можно сказать, во всем мире чадо идет неправым путем.

– Обо мне говоришь? В чем же мой неправый путь?

– Про охоту вспомнил, а хождения к святыням будто не положено.

Иоанн Васильевич обвел митрополита холодным взглядом и, не приняв благословения, велел везти себя к пещере Васи Блаженного.

Пещера, в которой ютился Вася, тоже юродивый во Христе и прослывший Блаженным, не раз видела такого превысокого гостя, как Иоанн Васильевич. Крестьянский сын, уроженец села Ельхова, проведший юность в сапожной мастерской, Вася обратился благодаря женскому полу в духовидца чуть ли не всей Московской земли. С молодых ногтей он слыл уже провидцем, и многие его предсказания сбывались.

Слава прозорливого Васи подкупила самого царя, который в критических случаях выспрашивал у него по секрету совета у «яко провидца сердец и мыслей человеческих». Ясновидец считал себя поэтому вправе беседовать с царем как равным себе и даже дерзить.

Встретив царя у входа в свое логово, Вася прикрыл глаза рукой, как бы от нестерпимого солнечного света, и потянул свою юродивую бредню: «Сицы, лацы, кулалацы…»

– Брысь! – оборвал его высокий гость. – Бредни твои прибереги для купчих, у меня же есть серьезное дело, но взойдем в твою ямину…

– Да вот я не разберу, кто пришел: не то царь всея Руси Иоанн Васильевич, не то ордынец, доставивший из Орды басму ханской руки…

– Брысь, говорю тебе!

Стукнув посохом оземь, царь вошел в пещеру юродивого и поневоле, чтобы не задохнуться, заговорил скороговоркой:

– Хочу знать, что говорят в народе о падении колокола с Благовещения. Буду слушать только одну правду.

– А Семиткину меня не передашь?

– Нет, да и самому Семиткину вскоре расчет и крышка. Поборами начал промышлять; кому полагаются батоги, угощает скромненько розгачами. Есть у меня на примете… ну да это мое дело. Говори же, что знаменует падение колокола?

– А упал он по наущению твоих ворогов.

– Как он мог пасть по наущению? Разве колокол бывает смышленый?

– А ты бы взглянул на его ушки, ведь подпилены. Холопы Глинских трое суток старались возле него. На помощь им явились по ночам холопы Шуйского. Все-то они старались напустить на тебя страх, печаль и ужас. У них теперь заговор – извести и царицу твою, как только она зачнет младенца. Всему твоему корню от них одна смерть… Но от их злодейств нетрудно и избавиться. Скажу тебе, царь, великую тайну: ко мне по ночам прилетают ангелы с небеси… в образе каменщиков…

Недоверчиво и сурово взглянул царь на провидца, но тот не смутился и продолжал:

– И не простые каменщики, а те, что строили на небеси все три престола. Старший сказывал мне, чтобы на сем месте, на моем гноевище ты построил благолепный храм. На колокольне его чтобы был подвешен павший у Благовещения колокол. По его звону будет корчиться как в аду вся боярщина с Глинскими, Шуйскими и всеми твоими лиходеями.

Задумчиво слушал Иоанн Васильевич на этот раз юродивого. Обыкновенно Москва не могла добиться от Васи ни одного путного слова. За целую сотню калачей богобоязненная москвичка только и слышала – лацы, да кулалацы! Мысль царя остановилась теперь на небесных каменщиках: «Не медли, царь, чтобы они не взошли в силу, – размышлял про себя Иоанн Васильевич, – да, кстати, распознай сам: почему они, выселив из Москвы всех фараонов, оставили в бору фараонову матку. От нее и идет всякий ядовитый дух. Займись сооружением благолепного храма».

Все несколько дней отсутствия супруга Анастасия Романовна не переставала тужить; ее чуткая чистая душа чувствовала, что ее личное счастье держится на волоске. Достаточно было такого пустяка, чтобы глупая баба с пустыми ведрами перешла дорогу ее царственному супругу, как молнии его гнева падали и в близкого и дальнего, и правого и виновного. Такая вспышка не обошлась бы без укоров царицы, а что было бы дальше?

Маме не нужно было объяснять затаенную грусть ее любимицы. Она яснее всякого ясновидца видела, какой камень лежит на ее сердце. Скрытно от всего терема она отправилась раненько в храм, славившийся в Москве как покров и прибежище всех благочестивых жен, искавших плодородия. Здесь ее свечи выделялись истинно царской величиной.

В домашней жизни мама повела свою линию и настояла-таки, чтобы милое личико Анастасии Романовны не погнушалось косметики.