Первая смена

Разгоряченные, довольные победой, возвращались его мальчишки с площадки. Виталька, прыгая перед вожатым спиной вперед, неумолчно трещал о своих проходах.

— Нет, а вы видели, как я у этого большого из четвертого под рукой шмыг, он туда-сюда, а я уже под кольцом…

— Что толку-то что под кольцом, — спокойно перебил Витальку Андрюша. — Пока ты бросать собирался, тебя уже двое прикрыли. А ты все равно кидаешь, они и перехватили.

«Перехватили, перехватили», а что мне оставалось делать? Ты же далеко стоял.

— Я-то далеко. А Сашка близко. Открытый. Кинул бы ему, он свободно и положил бы. А так отбили!

— Кинул! Да как же я кину, когда они вон какие здоровые.

— Что ж, что здоровые, — вмешался Саша. Всегда растрепанный, он сейчас, после игры, был еще более взлохмачен. — Разве только верхом кидают. Я даже присел, чтобы легче понизу было взять мяч, а ты сам…

— Ну скажите им, Сергей, — умоляюще повернулся Виталька к вожатому. И столько мольбы было в его взгляде, что тому стоило большого труда не поддержать обиженного мальчишку, но…

— Что же я скажу-то им? Правы ведь они.

— И вы тоже… — обиделся парень и повернулся к Сергею спиной.

Но не таков Виталька, чтобы мог долго сердиться. — А что?! А что?! Скажете, плохую я положил? Плохую?

— Что хорошо, то хорошо!

— Вот видишь! — вьюном повернулся Виталька к Андрею. — А ты говоришь!

— Чего я говорю-то? — улыбается тот.

Нет, определенно на Витальку никто долго не сердится. Даже Валерик, который никак не может наладить с ним отношения, улыбается, глядя на него, как взрослый, умудренный опытом человек смотрит на расшалившегося ребенка…

В какой уже раз задумывается Сергей о своих мальчишках. Таких разных и таких одинаковых. Ему не мешает думать гомон в палатке перед отбоем, вспыхивающие споры. Затихает постепенно отряд, кто-то гасит свет, и Вилен, проверяя настроение вожатого, негромко говорит:

— Спокойной ночи, Сергей?

Так уж заведено у них в отряде: если вожатый доволен ребятами, он пожелает им спокойной ночи, нет — уйдет молча. Это «спокойной ночи» для них оценка, оценка, как провели они день, все ли в порядке, и хотя знают они, что все в порядке, но, услыхав пожелание своего председателя, ждут, что ответит Сергей.

— Спокойной ночи, ребята!

И слышит, как притихший отряд вдруг оживает на какое-то мгновение и из разных концов, как эхо, долетает:

— Приятного сна!

«Я НЕ ВЕРНУСЬ В ОТРЯД»

Почему это случилось? Сказалось нервное напряжение первых дней смены? Утром сорвался, накричал на ребят. Они стояли; удивленно глядя на него, не понимая, за что. А Сергей ругал их, безобразно повышая голос, сам понимая, что ругать-то их, по правде говоря, не за что. Вилен стоял, низко опустив голову, потом не выдержал:

— Сергей, вы не правы…

— А ты? Председатель! Следил бы за отрядом. В каком виде ребята? — Грязные, растрепанные.

— Я не нянька…

— А я?! И за что только тебя хвалили?!

Вилен вспыхнул. Замолчал.

А после совещания вожатых во время «абсолюта» Сергей опоздал в отряд. Когда он вошел, его встретила какая-то напряженная тишина. Ребята не спали, он это чувствовал, но глаза закрыты. И что-то тревожное было и в этой тишине, и в этом благополучии. Он уже привык, что последние десять-пятнадцать минут перед подъемом ребята читают, переговариваются шепотом. Обычно он ругал их за это, но как хотелось Сергею, чтобы и сегодня все было так же. Тишина настораживала и волновала.

Он встал в дверях, обвел взглядом палатку, ища какого-нибудь подвоха. Нет, все в порядке. И вдруг справа жалобно и затравленно мяукнула кошка. Вот оно! Из другого угла ей ответила вторая. Заворчала собака. Сергей вздрогнул:

— Кто?!

Как он ненавидел себя за этот вопрос! Неужели он хоть мгновение думал, что кто-нибудь встанет и с повинным видом скажет «я»? Ведь он же знал, что этого не случится. И все же снова и снова повторял:

— Кто?! Кто?!

В палатке стояла тишина, ни один глаз не открылся, ни один мускул не дрогнул на лицах ребят. И только снова жалобно и тоскливо взвыла кошка.

— Встать!

Ребята поднимались преувеличенно медленно, делая вид, что им очень трудно пробудиться от сна. И, проклиная себя, Сергей отдал команду, которая, это он знал заранее, не будет выполнена.

— Лечь!

Ребята не шелохнулись.

Случилось самое страшное. Вожатому перестали подчиняться. И он был сам виноват в этом; забыв в слепом своем гневе, что можно требовать только то, что разумно.

Тридцать пять дар глаз смотрели на него в упор, и в них он видел только упрямство. Они чувствовали за собой правоту.