Апофеоз могущества российской «сверхдержавы» приходится на вторую половину тридцатых и на сороковые годы. Тогда перед именем Николая трепетала вся Европа.
Многие мемуаристы, несколько расходясь в деталях, описывают удивительный эпизод, как в Париже поставили пьесу Эжена Скриба «Потемкин, иль Каприз императрицы», где Екатерина II была изображена в скандальном свете. Оскорбившись за бабку, Николай потребовал у короля запретить постановку, а все напечатанные экземпляры пьесы уничтожить. Луи-Филипп пытался протестовать, ссылаясь на то, что во Франции конституция и свобода печати. Тогда император якобы пообещал прислать миллион зрителей в серых шинелях, которые освищут пьесу, – и спектакль был снят. Так, во всяком случае, описывают эту историю русские источники. Французские гордо утверждают, что представления остановились из-за отсутствия зрителей, ибо драма была нехороша (ne fait pas très grand honneur au répertoire de M. Scribe[1]
), однако при рекламе, которую должен был создать спектаклю русский царь, это вряд ли имело бы значение. Очевидно, всё же причина была в политике.Но усилению российского могущества всё сильнее противилась Англия, а вместе с нею и Франция, то есть уже в тридцатые годы будущий разлом вполне обозначился. На Пиренеях, где шла гражданская война между сторонниками абсолютной монархии и либералами (Николай и его союзники, разумеется, поддерживали первых), верх взяли силы, ориентировавшиеся на Лондон и Париж. После этого возник четверной союз Англии, Франции, Испании и Португалии – в противовес тройному союзу России, Австрии и Пруссии. Меттерниховская система затрещала по швам.
В 1848 году она рухнула почти одновременно во всей Европе. Архаичное «охранительство» больше не могло сдерживать напора новых идей и народных движений.
Всеевропейский пожар
Очагом возгорания опять стала Франция. В феврале 1848 года в результате трехдневной революции с пальбой и баррикадами слабый режим Луи-Филиппа рухнул. В стране вновь, после 44-летнего перерыва, установилась республика.
Царь разорвал отношения с Парижем и велел всем русским подданным немедленно покинуть страну, захваченную заразой социализма. Но о посылке «миллиона серых шинелей» речи не шло, потому что пожар быстро распространился на территории, находившиеся гораздо ближе к российским границам.
Ситуацию усугублял раздор внутри тройственного союза: теперь Россия выкручивала руки своей ближайшей соратнице Пруссии.
Умер датский король, и два герцогства, Шлезвиг с Гольштейном, принадлежавшие датской короне, но в основном населенные немцами, пожелали присоединиться к Германскому Союзу. Поскольку прусская монархия считала себя блюстительницей общенемецких интересов, в Берлине горячо поддержали эту инициативу. Король Фридрих-Вильгельм приготовился решить вопрос силой оружия, но у Николая армия была намного больше. Он напомнил пруссакам, кто в Европе главный: пригрозил войной, если будет нарушена незыблемость границ, установленных Венским конгрессом. Царю вовсе не хотелось, чтобы Пруссия превратила Германию в единое государство, это совершенно изменило бы европейскую ситуацию. (Справедливости ради скажем, что для мира, вероятно, было бы спокойнее, если бы Германия не объединилась – тогда в ХХ веке, вероятно, не произошло бы двух ужасных войн.)
Фридрих-Вильгельм был вынужден подчиниться. Этим «жандармским» демаршем Николай лишь усугубил революционную ситуацию в Европе. Удар по престижу прусского короля ослабил его влияние на германские дела и настроил против России всё немецкое национально-объединительное движение.
А в маленьких германских государствах и так уже повсюду шло брожение – революционная волна, так называемая «Весна народов», растекалась все шире.