Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный

Это был человек высокоученый, в 25 лет – просвещенный попечитель Петербургского учебного округа и академик, в 32 года уже президент Академии наук. Знаток античности, любитель литературы, завсегдатай общества «Арзамас», он со временем делался всё большим консерватором и врагом всяческого вольномыслия.

Уваров отнюдь не являлся циничным карьеристом, подстраивающимся под воззрения верховной власти. Это был убежденный сторонник и даже поэт самодержавной идеи. Он считал, что Россия еще слишком «юна и девственна», чтобы вкусить свобод. «Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее, – писал он. – Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню свой долг и умру спокойно». Одним словом, то был классический «государственник», относящийся к народу как к дитяти, а себя считающий наставником, который «знает как лучше». Эта позиция кое-как работала в восемнадцатом веке, при просвещенном абсолютизме, но в девятнадцатом веке, в эпоху частного предпринимательства, ни к чему хорошему привести не могла.

Сергей Уваров. Вильгельм Голике

В 1832 году Уваров представил государю записку, где говорилось, что для благоденствия, развития и даже просто выживания России необходимо придерживаться «трех великих государственных начал»: национальной религии, самодержавия и народности. Позднее этот трехчлен стал называться «Самодержавие-Православие-Народность».

Тут задавалась альтернатива революционной триаде «Свобода-Равенство-Братство». По Уварову, для России подобная формула подходила больше.

Всё выглядело очень логично.

Самодержавие – исторически сложившаяся форма российской государственности, выстраданная многими жертвами и трудным опытом. Для счастья народу-ребенку нужны не абстрактные свободы, к которым он не готов, а отеческая забота государя, спокойные условия для развития.

Православная вера – щит от разномыслия и шатаний, высокий нравственный закон, дающий нации ощущение духовного единства.

Но с этими двумя компонентами и без Уварова было всё ясно. Объяснений требовал новый термин «народность», вводившийся впервые.

Речь шла о прямой связи государя с «простыми людьми», минуя посредничество образованной (а стало быть, зараженной европейской бациллой) прослойки. Здесь Уваров, с одной стороны, очень верно уловил коренное недоверие Николая ко всякого рода умникам, а с другой – предложил использовать веру народной массы в «доброго царя-батюшку», который лучше «бояр», чиновников и прочих угнетателей. Поэтому Николай взял себе в привычку общаться с народом в фальшиво-простецком, популистском тоне, и окружение всячески поддерживало правителя в сознании, что именно так и следует.