Первая встреча – последняя встреча

В тюрьме Вертинский оказался в одной камере с ворами. Это были бессарабы, русские, румыны, поляки, украинцы. Они все говорили по-русски и, больше того, оказались его почитателями. Он пел им в камере русские народные песни, пел про Ермака, тюремную про Александровский централ, кое-что из своего репертуара. Заключенные его обожали. Среди них был один вор международного класса – Вацек. Крупный специалист своего дела. Он вскоре вышел на волю и помог Вертинскому. Просто внес за свободу певца деньги, выкуп. И Александра Николаевича выпустили из тюрьмы. Но выслали в Румынию. Тернистый путь эмиграции продолжался. Далее была Польша. Там родилась песня «Пани Ирена». Рассказывают – не знаю уж, правда это или легенда, но, во всяком случае, красиво – будто бы на концерте в крупном польском городе в «правительственной» ложе сидела рыжеволосая очаровательная женщина. Вертинский со сцены высмотрел красотку и в антракте расспросил про нее. Оказалось, что это жена губернатора. После концерта она зашла за кулисы, они познакомились. Звали ее пани Ирена. А утром новая песня была готова. На следующий день опять состоялся концерт, и очаровательная пани Ирена снова сидела в ложе. И вдруг услышала:

Я влюблен в Ваши гордые польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожженного песней моей.

В песне было немало откровений:

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомленных полет?

Любовное признание кончалось такими словами:

Я со сцен Вам сердце, как мячик, бросаю.
Ну, ловите, принцесса Ирен.

И певец схватился за грудь, как б в рвал свое сердце и кинул его через зал адресату. Рядом с красавицей сидел муж, которому всё это почему-то крайне не понравилось. Он немедленно в шел из ложи. Когда концерт кончился и усталый маэстро ушел со сцен , в кулисах его ждали два дюжих жандарма. Они подхватили его «под бел руки», в волокли из театра, бросили в тюремную машину и увезли за сто километров от города.

Поколесив по Европе и покуролесив, Вертинский наконец добрался до столицы русской эмиграции, до Парижа... В районе площади Пигаль в конце 20-х годов находилось около ста русских ресторанов. В ресторане «Коза ностра» Вертинский выступал чаще всего. Сюда приезжали сливки парижского общества. Вертинский пишет, что тут за столом можно было видеть королей Густава Шведского, Альфонса Испанского, принца Уэльского, Ротшильдов, Морганов, Вандербильдов, членов королевских семей, аристократическую и банкирскую элиту. Сюда заглядывали короли и принцессы экрана: Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс, Грета Гарбо, Мэри Пикфорд, Марлен Дитрих. Всех их привлекала русская музыка, русская песня. Шансонье Вертинский пользовался огромной популярностью. Здесь зародились добрые и нежные отношения с Марлен Дитрих. А однажды – это был 1929 год – сюда наведалась делегация писателей из Советского Союза. Вот что написал тогда о своем давнем, еще дореволюционном друге в «Огоньке» Лев Никулин:

«Продавец чужих перелицованных слов и звуков, веселый малый, остряк с прекрасным аппетитом и самыми здоровыми привычками. Но так как он торговал наркотической эротикой, тлением и вырождением, то он играл роль дегенерата и наркомана. И играл эту роль очень правдоподобно, даже в минуты, когда ел, с аппетитом, вареники с вишнями. Кукла из дансинга, стилизованная кукла Пьеро, одетая в кружева и бархат, висела у него через плечо. Он махнул нам длинной прозрачной рукой. И вошел в подъезд. И мы представили себе бархатного длиннолицего певца, ветошь вчерашней эпохи, которую время смахнуло с эстрады и перебросило, как куклу, через плечо».

Красиво сказано, человек явно был не лишен писательских способностей. Но употребил их, к сожалению, не во благо, а во зло. За язык же его никто не дергал. Мог бы и промолчать. Поразительно, что по возвращении в Советский Союз Вертинский продолжал дружить со Львом Никулиным, называл его «старый дружище».

Я помню строфу из прекрасного стихотворения Ярослава Смелякова «Любка Фейгельман»:

Гражданин Вертинский вертится спокойно,
Девочки танцуют английский фокстрот.
Я не понимаю, что это такое,
Как это такое за сердце берет.
Только мне обидно за своих поэтов.
Я своих поэтов знаю наизусть.
Как же это вышло, что июльским летом
Слушают ребята импортную грусть?

Из этого стихотворения ясно одно: что в середине 30-х советская молодежь знала и слушала песни Вертинского.