Первая жена (сборник)

Боже, как он ошибся! Ни одной подобной мысли не прозвучало от нее. Никакого желания даже встретиться в неформальной обстановке с бывшим мужем она не высказала. Просто встретиться, поговорить, не говоря уже о большем. Что же ему остается? Жить без глубоких чувств, без особого интереса, без волнующих желаний? Да еще плюс к этому тайно ревновать первую жену? Ревновать, сожалеть, заниматься самоедством? Ничего себе перспективы достойного человека! Вместо того чтобы получать удовольствие от жизни, он вынужден кого-то терпеть, к чему-то приспосабливаться и жить в состоянии дискомфорта.

Нет, а Майя-то! Майя-то хороша! Живет себе припеваючи. Ни забот, ни хлопот никаких нет! Занимается любимым делом, развивает таланты! Мужчины за ней ухаживают, предложения делают! Неплохую жизнь она себе устроила!

Он поймал себя на том, что думает о ней со злостью и даже с завистью. Она смогла организовать свою жизнь по душе. А он? Он – нет! Как бы престижно, красиво и солидно ни выглядела его жизнедеятельность со стороны, он вынужден был признать, что совершил ошибку. Ошибку, исправить которую у него уже нет никакой возможности. Скорее всего, нет… Или все-таки, как там писала Майя в одном из своих стихотворений – а вдруг?

Под одной крышей

– Мам! Ты бы только ее видела! Какая она красивая! – Надежда резала на кухне салат и не сразу среагировала на слова дочери. А та продолжала:

– И волосы длинные, и фигура стройная…

– Ты о ком? – включилась в разговор Надежда.

– Как о ком? О папиной любовнице! – сказала вроде бы просто, как ни в чем не бывало, а глазки хитро и ехидно заблестели, ожидая реакции матери.

– Что-о-о? – Надежда остановила движение ножа и тревожно посмотрела на дочь.

Та спокойно жевала кусок сыра, заедая помидором, сочно облизывала пальцы и даже, казалось, мурлыкала про себя какую-то незатейливую мелодию.

– Что ты сказала? – изумленно переспросила мать.

– А ты что, не знала? – невозмутимо ответила дочь вопросом на вопрос, продолжая беспечно хватать куски со стола.

– О чем?

– Ну о папиной любовнице?

Надя разволновалась. Руки мигом вспотели. Она отложила нож и стремительно вышла из кухни.

Вслед несся удивленно-недовольный голос дочери:

– Мам, а мы что, обедать не будем?

Надежда зашла в ванную и подставила руки под холодную воду. В зеркало на себя смотреть не стала. Знала, что, когда волнуется, выглядит некрасиво и даже комично: красный кончик носа, щеки идут пятнами, а глаза почему-то сужаются и острыми колючими огоньками глядят в мир. И хоть направлен в тот момент ее взгляд вовне, а ничего, кроме собственной тревоги, она не видит и ничего, кроме смятения, не ощущает.

В данный момент два чувства владели ею в равной степени сильно: ревность, что вполне объяснимо, и острая обида на дочь. Ну как так можно? Говорить матери столь неприятные слова с абсолютно равнодушным видом?! Мало того, создавалось впечатление, что она говорит их, чтобы специально ранить мать, причинить ей боль. Вот что было ужасно.

Надя и раньше замечала за Аней такое поведение. И всегда ужасалась: неужели это они с Глебом воспитали ее такой?! Жесткой, черствой, равнодушной! Сознавать этот факт было мучительно. Тем более что Анна была их единственной общей дочерью. И вся родительская любовь, все порывы материнских чувств были направлены на нее. Ну Надей уж точно! Если Глеб еще отвлекал свое внимание на старших детей от первого брака, то Надежда настолько трепетно относилась к дочери, что осознавать сейчас ошибки своего воспитания было болезненно.

– Мам, ну куда ты ушла? Давай обедать! – канючила дочь из-за двери, и Надежда, решительно взяв себя в руки, пошла дорезать салат.

Ну насчет «взять себя в руки» она, скорее всего, погорячилась, потому что кончик носа конечно же покраснел и пятна на лице выступили. Никуда от них не денешься.

– Мам, да не переживай ты так! Я думала, ты знаешь.

Надежда не была настроена на обсуждение подобных тем с дочерью. Она молча налила ей суп, поставила на стол миску салата, щедро заправленного сметаной, и отправилась звонить Глебу.

* * *

– Вот паршивка! – Глеб не стеснялся в выражениях. – Ну-ка дай ей трубку! Что она себе позволяет?!

– Подожди, Глеб! Ты мне сначала объясни, а с ней потом разберешься…

– А что тут объяснять? Тут и объяснять нечего! – начал заводиться Глеб. – Я даже не знаю, о ком она. Мало ли сотрудниц на работе, с кем она могла меня видеть.

– Ну она же не сказала «сотрудница» или «подчиненная». Она сказала вполне определенно: любовница. – Надежда даже застонала, произнося это слово. – Глеб, если бы ты знал, как мне неприятны все эти выяснения, – сквозь слезы говорила она. – И по телефону вроде бы глупо, и сил нет дождаться тебя… Приходи пораньше, если сможешь!

– Хорошо, хорошо, приду… Только кого же она имела в виду? – будто бы сам с собой рассуждал он. – Может, с какой-то новой продавщицей я разговаривал. Или, скорее всего, она меня видела в кафе с Машей! Ну точно! Фу! – выдохнул он. – Слава богу, вспомнил! А то и сам как-то напрягся.

– Какая Маша?