Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

— Ну?! — всплеснула руками Марфа, шестым чувством ощутившая изменение в интонации сестры. — Это тот приказ, где служит спасший тебя дьяк? Шакловитый, кажется?

— Тот самый.

— Тот самый — кто? Приказ или мужчина?

Софье не хотелось врать поверенной своих самых страшных тайн.

— Мужчина…

— Ой, Сонечка! Это же так интересно! Он красив?

Софья на секунду задумалась, пытаясь честно оценить внешность Шакловитого.

— Трудно сказать… У него зеленые глаза, черные волосы, высокие скулы, изрядный рост, широкие плечи… Да, наверное, красив. Но он дерзок не в меру и совершенно не считается с тем, что я царевна, а он холоп, прах у моих ног. То ли дело Василий Васильевич, — голос Софьи потеплел, а глаза приобрели мечтательное выражение, — красив, умен, говорит так, что заслушаться можно. Знает, наверное, все на свете.

Покачав головой и вздохнув, Марфа с ногами забралась в любимое кресло сестры и посмотрела на нее с состраданием:

— Так тебе что нужно от мужчины: голова или что-то другое?

— Марфуша, отстань! Ты говоришь такие чудовищные вещи, что не только царевне, но и простой прачке слушать зазорно!

— Ничего подобного! — В азарте Марфа спрыгнула с кресла и, схватив сестру за руки, заглянула ей в глаза. — Послушай, Сонечка, мы, царевны, обречены зачахнуть, не испытав плотских утех. Сейчас у тебя есть шанс полюбить мужчину. Так воспользуйся же им!

— Ты с ума сошла! — вырвав из рук сестры свои ладони, Софья даже отскочила от нее, как от змея-искусителя. — Я никогда без брака не позволю ни одному мужчине дотронуться до себя. А поскольку иностранные цари-короли на нас не женятся, а выйти замуж даже за князя царской дочери зазорно, то я навсегда останусь в девках, как наша тетушка Татьяна Михайловна.

— Ну, с Татьяной Михайловной все не так ясно, как тебе кажется, — лукаво усмехнулась хитрая бестия, — а что касается брака, так ведь все еще может измениться. Станешь правительницей, а лучше царицей, тогда тебе и слова никто не скажет — выбирай в мужья, кого пожелаешь.

От таких слов у Софьи сладко сжалось сердце, но она не позволила себе предаваться бесплодным мечтаниям.

— И вот опять глупости говоришь! Василий Васильевич женат…

— Ага, значит, тебя останавливают не дедовские обычаи, а только то, что князь женат! Так ведь его и развести можно будет, когда срок придет…

— Не желаю этого слышать! — заткнула себе уши Софья и даже затопала ногами, чтобы заглушить сладкие речи искусительницы. — Марфуша, уходи, пока мы с тобой не наговорили чего лишнего, о чем потом не захочется вспоминать!

— Конечно, пойду! — пожала великолепными плечами сестра. — Только ты подумай над моими словами. Если уж попадешь в монастырь — будет что вспомнить, сидючи в келье.

Не успела за ней закрыться дверь, как Софья бросилась в опочивальню и, упав на постель, застеленную подбитым соболями парчовым покрывалом, горько зарыдала над своей участью. Однако голос Марфы продолжал звучать в ее ушах, и сказанные слова все глубже проникали в ее душу. За какие грехи должна она все отмеренные ей годы прожить бесплодной смоковницей? Последняя холопка — и та может выйти замуж, и только царевна обречена своим рождением на холодную постель. Она еще не знала вкус мужских объятий, но то темное, что накатывало на нее при появлении Василия Васильевича, все громче требовало — чего? — она еще не догадывалась, но с замиранием сердца мечтала о моменте, когда он заключит ее в свои объятия. В ней еще не проснулась женщина, но Софья была уже готова к преображению и жаждала его.

Отъезд из Москвы прошел так гладко, что Софья только диву давалась всеобщей покладистости. Нарышкины вели себя как агнцы, напуганный раскольниками патриарх согласился ехать куда угодно, лишь бы подальше от Кремля, стрельцы, не ожидая подвоха, с одобрением отнеслись к намерению юных царей отправиться на богомолье.

Только что отпраздновали Новый год, и тихая сентябрьская погода баловала путешественников теплыми днями бабьего лета. Кое-где уже пожухла трава, и деревья, сменив цвет листвы, окрасили леса в яркие краски осени.

Путешествовали неспешно, с многочисленными остановками. Голицын с Шакловитым так умело провели мобилизацию дворян, примчавшихся к Троице со своими боевыми холопами, что к тому времени, когда об этом прознали в Москве, под стенами монастыря собралось уже двадцать тысяч преданных царям воинов, а пополнение продолжало и продолжало прибывать. Не ожидавшие такого подвоха стрельцы и солдаты были не то, чтобы напуганы, но сильно озадачены.