Софья и ждала и боялась того, что могло произойти. Несколько раз к ней заходил Голицын вместе с дядей, и они долго разговаривали о том, что происходит в городе, но эти беседы только тревожили без толку душу, потому что князь был предельно осторожен и ни в какую не желал влезать в семейные дрязги дома Романовых, а Иван Михайлович не столько говорил о делах насущных, сколько ругался на Нарышкиных и сетовал на нерасторопность стрельцов, которые не успели вовремя крикнуть Ивана на площади, когда решалась судьба престола. Правда, иногда он отвлекался от терзающих его сердце обид и начинал рассказывать о том, как его доверенные люди мутят воду в стрелецких слободах. При этих словах у Голицына тут же вытягивалось лицо, и старый интриган снова начинал вспоминать свою молодость и толковать о попавшей ему в руки книжки «Государь» какого-то Николая Макиавелли, который считал, что для построения сильной власти все средства хороши. Иногда заходил любимец стрельцов князь Иван Хованский, но он больше молчал, как-то странно поглядывая на Софью, словно товар оценивал. Единственное, что поняла царевна из этих разговоров, так это что Москва все больше напоминает пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент, и что дядя вовсе не собирается уступать мачехе и ее родне, и в споре Милославских и Нарышкиных еще не поставлена точка.
После ухода своих гостей молодая девушка начинала метаться по маленькой комнатке, ставшей почти темницей, мучаясь от бессилия и проклиная нарышкинский род. Ей, деятельной по натуре, хотелось быть в гуще событий, и бессилие было горше самой страшной пытки.
Она мечтала о мести Наталье Кирилловне, но это была не жажда трона, а скорее желание сироты отомстить нерадивой мачехе, бывшей почти ее ровесницей.
Тем не менее мысли о троне все чаще закрадывались в ее сердце, тем более что Верка раз от разу приносила все более приятные сердцу царевны слухи. Взбудораженные дядиными людишками, стрельцы уже не просто каялись, что посадили себе на шею прожорливое нарышкинское племя, но и поговаривали о том, чтобы крикнуть Ивана на царство, и сделать при нем регентшей Софью. От таких слов у царевны екало сердце, и она начинала креститься, то ли призывая Бога, то ли отгоняя сатану.
При всей своей проницательности и незаурядном уме, царевна пропустила-таки момент, когда терпение слободских людей лопнуло и Москва содрогнулась от нового набата.
День пятнадцатого мая выдался на редкость теплым и приятным, и Софья, проснувшись, подумала, что было бы неплохо съездить в Коломенское и побродить по дворцу, где прошло ее беспечное детство. Помолившись и слегка перекусив, они села играть в шахматы с неожиданно явившимся к ней Милославским. Последнее время ходили слухи, что главный враг Нарышкиных занемог, и тем удивительнее было то, что, возникнув на пороге Софьиной светелки, он оказался румян, доволен жизнью и вел себя, как малое дитя, при каждом проигрыше хватаясь за бороду, словно стремясь ее выдрать. Но только царевна нацелилась в третий раз объявить дядюшке шах и мат, как все пространство Кремля наполнил тягучий звон колоколов, вызывавший чувство страха даже у самых толстокожих людей.
Тому, кто никогда не слыхал набата, трудно понять весь ужас и азарт, мгновенно охватившие Москву, помнившую недавние Соляной и Медный бунты и бесчинства Стеньки Разина по волжским городам. Матери, выбегая на улицу, хватали детей и быстро тащили их в дом. Одна за другой захлопывались двери на могучие засовы. Мало ли по чью душу звонят колокола — лучше схорониться от греха подальше! Даже бродячие собаки попрятались по своим укрытиям, так что на улицах не осталось никого, кроме нахальных воробьев, самозабвенно купавшихся в пыли.
В Софьину светелку быстро вошла побледневшая сестра Марфа, пытаясь на ходу пригладить волосы.
— Слышишь набат, сестрица?
— Не глухая, чай.
Она распахнула окно, и густой колокольный гул наполнил комнату. Марфа с дядей тоже подбежали к окну и осторожно выглянули наружу. В первый момент Софья подумала, что произошла ошибка, и набат — это не призыв к бунту, а предупреждение о пожаре. Недаром так забеспокоилась высыпавшая на улицу кремлевская чернь. Но пламени нигде не было видно, и только воронье, спугнутое с колоколен, с шумом и граем носилось в воздухе.
— Дядя, что это? — прижав стиснутые руки к груди, выдохнула Софья, но многое повидавший на своем веку князь что-то невнятно буркнул в ответ и, отойдя от окна, задумался, беззвучно шевеля губами.
Чтобы не принимать присягу Петру, он уже которую неделю сказывался больным и вовсе не желал, чтобы его раньше времени увидел кто-нибудь из нарышкинских людей.
Однако сегодня он был вынужден явиться во дворец, чтобы в случае необходимости руководить бунтом на месте или, узнав о провале, быстро исчезнуть из города. Его карета, запряженная шестеркой лошадей, на всякий случай ждала хозяина в укромном месте.
Царевны понимающе переглянулись и дружно кликнули Верку. Девка точно стояла за дверью, потому что не успел затихнуть зов, как она уже вбежала в комнату и рухнула Софье в ноги.