Первенец

— Да они мне всю неделю мозг пилят, какая я бесстыжая. И запугивают, что ребенок будет больной, оттого мне придется труднее, чем другим девочкам — с инвалидом на руках. А я сама виновата, потому что бессовестная, убивать ребенка наркотиками. Еще все время водят на беседу с какой-то настоятельницей. Мозги промывает: Бог дал мне ребенка, чтобы я жизнь поменяла, и если даст больного, то чтобы грехи мои искупать мучениями… А мне и так жить тошно! Сил нет, ходить тяжело. Я не хочу никого растить, я плохая мать буду, у нас в роду не было хороших!

Врач встала. Налила в стакан воды из под крана.

— На, попей. — Она подошла так близко, как будто вот-вот обнимет. Лида невольно отстранилась, но доктор только отдала стакан и отошла к окну. — Поплачь, Лида. Тебе можно. — Потом они долго молчали. Врачиха о чем-то своем у окна. А Лида все никак не могла унять слезы: только вытрет, а они снова.

Врачиха вернулась за стол, когда Лида перестала всхлипывать.

— Давай мы с тобой договоримся. Я знаю… ждать обещаний от наркомана — дело глупое. Я и не прошу. Давай мы просто договоримся, что ты попробуешь дотянуть до кесарева. Ведь если ты убежишь, Лида, ты не вернешься. Мы же обе понимаем, где ты будешь. И будешь прятаться до самых схваток. А там поздно будет оперировать. Да и роды для тебя будут тяжелым испытанием. Это физически тяжело.

— Да я понимаю. Я не сбегу.

— Ты просто постарайся поставить себе одну цель. Ничего большего. Очень прошу, не думай, оставишь малыша себе или нет. Ты уже дала этому ребенку, что могла. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать — попробовать помочь ему родиться без ВИЧ-инфекции. А уж будут силы или нет, захочешь ли воспитывать — это ты станешь решать сама, в любой момент. Поняла меня? В лю-бой!

— Да вроде. Но они говорят: потом — привязанность… Сама не откажусь. Правда я совсем не понимаю, что надо будет делать… Как это… Там конечно в центре помогают, но они запугивают, что ночи бессонные, и что никто за меня ничего делать не будет, притворщицам-наркоманкам не верят… — Лида снова почувствовала, что ревет. Это было так непривычно. Наверное, первый раз за последние полтора года. И как будто легче от этого становилось. Хотелось плакать и плакать.

— Так, Лида, соберись. Ты забыла, о чем мы договорились. Наша цель — просто дотянуть. И все. Дальше — даже не думай ни о чем. Болтают эти соцработники, а ты не слушай, кивай просто. Поняла меня? Твой финиш — кесарево, всё.

— Угу, — прошмыгала Лида.

То ли от слез, то ли от тона доктора, но ей как будто стало легче. Начал рассеиваться жуткий страх от слов «будущая мама». Эти навязчивые картинки больного скрюченного младенца. Если только до кесарева — можно попробовать. Тем более, если под наркозом. А то эта монашка как затянет свое про муки роженицы, аж до дурноты. Половину слов не понять, что-то про грехи… Стоп, не думать… Надо не думать. Как врачиха сказала: просто кивать и все. Надо попробовать.

— Ну что, сейчас сходим с тобой на УЗИ, и поедешь отдыхать. Тебе нужно сейчас побольше отдыхать и научиться играть в глухую.

— А это…а осмотр?

— Да какой осмотр на твоем сроке. Только УЗИ теперь и померить живот. Это я так, чтобы выпроводить твою надзирательницу.

Они прощались после выхода из кабинета УЗИ. Тридцать три недели, девочка. По УЗИ пока без явных патологий.

— Спасибо, — Лида не знала, как завершить разговор. — Мне еще к вам прийти… можно? То есть…это… надо еще?

— Да, Лида. Тебя должны привезти через десять дней, тогда будут готовы анализы, и мы все обсудим. Береги себя, отдыхай. Жду тебя через десять дней, постарайся приехать.

— Спасибо…что поговорили…

Доктор кивнула и двинулась дальше по тусклому коридору. Сначала хотела было отвести в сторону соцработника на пару слов: попытаться объяснить ей, что давить на Лиду сейчас нельзя. Иначе точно сбежит. Да и что за бред: оставить новорожденного Лиде. Девочка ведь малыша к себе в притон потащит… Но потом поймала себя на мысли, что снова начинает играть в спасателя. Где она — грань бессилия и безразличия… Где грань чужой и своей истории…

Она открыла дверь в туалет. Никого. Подошла к наполовину закрашенному окну и открыла тугую форточку. Задышалось легче. Достала телефон, пролистала недавние вызовы… Не нашла. Набрала вручную цифры. Телефон высветил «Лёшенька»… Никто не отвечал. Она начала набирать сообщение, но, после слова «сынок» не смогла ничего написать… Где ты… как нога… приезжай… возвращайся… Все это было не то. Ответа она не получит.

Она родила своего первенца в тридцать четыре года…«старородящая»… Родила здоровенького, красивого мальчишку… В детском саду он заболел гломерулонефритом, стал инвалидом, набрал огромный вес, почти не мог ходить… Пять лет она практически носила его на руках, лежала с ним по больницам, не давала посадить на гормоны. И все-таки вытащила его каким-то чудом… К началу шестого класса по его инициативе, они отказались от инвалидности, всех полагающихся льгот и пособий… Хотя с деньгами тогда было очень туго… Леша стал ходить в школу, записался на фехтование… До девятого класса был идеальным сыном и учеником.