Первенцы

– Не лезь, – запрещает тот, что убил Наасу. – Я не слепой. Будь у нее что при себе, я нашел бы.

– Пошему это я не долшен лешть? – возмущается шепелявый. – А ну как ты што шаныкал?

Они готовы вцепиться друг другу в глотки – конфликт этот зрел с самого начала экспедиции – но третий член отряда прерывает их перепалку возгласом:

– Глядите!

Испачкав рукавицы, он очищает от золы маленькую подвеску – амулет из кости и дерева. Шепелявый вырывает предмет у него из рук, чтобы рассмотреть поближе, через плечо заглядывает и другой.

– Ты вытащил его из костра?

– Да.

– Как? Он же, сука, деревянный.

– Гошподин дает большую награду, – напоминает мародер. – Штолько денег мошет штоить только штука, которая не горит в огне.

Троица переглядывается. Они все думают приблизительно об одном: а если таких «штук» много? Сколько они смогут выручить за две или три? Раз уж хаггедки бродят поодиночке, они переловят с десяток – и с какой-нибудь да вытрясут что-то похожее. Долго совещаться не приходится. Оставив Наасу лежать на грязном снегу, они вскакивают в седла и мчатся дальше на восток – вглубь Хаггеды, загадочной и богатой, чьи дочери добывают славу оружием, как мужчины.

В принятом у берстонцев летоисчислении это событие имело место в первый день первого месяца 1110-го года от Великой Засухи. День бесславной гибели хаггедской воительницы считается датой начала затяжной войны – той самой, с которой Марко Ройда вернулся седым.

Кровавый урожай посеянных отцами гнилых семян – во веки веков! – собирают дети.

О них и будет эта история.

Глава 1. Тройка мечей

Старый замок просыпался с трудом. Тощий петух счел нужным пропеть ровно один раз; лениво тявкнула собака, прозябающая во дворе; коты молча разбежались искать еду. Большая часть населяющих Кирту людей собралась в малом зале; некоторые не покидали его уже пару дней.

– Где ее носит? – гневно вопрошал медленно трезвеющий господин Войцех, не обращаясь ни к кому конкретно: ни к Лянке, являющейся его постоянной любовницей на протяжении последних пятнадцати лет, ни к старому управляющему Свиде, ни к Гашеку, которому просто хотелось поскорее уйти, потому что запах в помещении стоял премерзкий. Он привык к тому, как воняют навозные кучи, потому что начал помогать на конюшне, едва научившись ходить, но после попоек господина Ольшанского Кирта становилась намного хуже навозной кучи. Гашек заверил, что немедленно отправится на поиски и поспешил покинуть помещение. Лянка проводила его потухшим, скучающим взглядом.

Он помнил, как в детстве боялся этой прачки до смерти – с таким настойчивым любопытством она интересовалась его жизнью. Более всего ей хотелось знать, сколько серебра на содержание получает его мать от господина Гельмута в первый день каждого месяца. Много лет спустя он понял, почему Лянка так отчаянно стремилась обольстить сперва старшего, а затем и младшего Ройду. Она увидела в этом возможность относительно безбедной жизни – жизни, в которой не пришлось бы каждый день стирать чьи-нибудь подштанники. Служанка завидовала его матери, которая практически ни в чем не нуждалась – до тех пор, пока ту не забрала горячка. Тогда все решили, что это может быть началом морового поветрия, и тело не положили в землю – просто сожгли вместе с одеждой и утварью. Такой участи никто не завидовал.

Потом Гельмута тоже не стало, Марко женился, но Лянка добилась своей цели: когда в Кирте неожиданно объявился Войцех Ольшанский, она его очаровала. Гашек догадывался, что единственным человеком, не скорбящим о смерти госпожи Ветты и не обеспокоенным исчезновением ее мужа, была прачка, которой вся эта история открыла желанную дорогу наверх. Правда, кое-чего Лянка не учла: сильнее страсти Войцеха к ней оказалась его страсть к выпивке. Хотя подштанников она больше не стирала.

Вспоминая, как много лет назад среди ночи столкнулся с господином Ольшанским на этом же месте, Гашек отбросил ногой какой-то глиняный черепок и вошел в конюшню. Как он и думал, в стойле остался только старичок Ворон – гнедой кобылки, второй из двух последних обитателей киртовского денника, здесь не было. Белый конь, о котором заботились в память о господине Гельмуте, повел ушами и вскинул голову: ему тоже хотелось прогуляться. Гашек погладил его по жесткой гриве; снова ожили детские воспоминания.

Гельмут Ройда почти не говорил с ним, будто стараясь не замечать его существования – это было странно, если не сказать обидно, но Гашек привык. Только однажды, незадолго до смерти, господин пришел на конюшни, чтобы справиться о том, как идут дела у его сына. Они разговаривали очень долго, казалось, почти целый день, и все это время Гельмут внимательно смотрел на него, будто прикидывая, какую бы назначить цену. Когда отец собрался уходить, Гашек спросил: «Почему вашего коня зовут Вороном, если он белый?» Ройда улыбнулся – единственный раз на его памяти – и сказал: «Потому что людям свойственно звать белое черным».