Первичный крик

В первичной терапии я училась всему чувством и только чувством (а не рассуждениями), я постигла, что в основе моего нездоровья лежит неудовлетворенная потребность в материнской, а затем и в отцовской любви. Это самая основная потребность — потребность в ихлюбви. Если бы они любили меня, то они позволили мне реально существовать, быть, они дали бы мне то, в чем я так отчаянно нуждалась. Так как они оба по сути были больными детьми, то могли дать мне только то, что они хотели дать, а вовсе не то, в чем я нуждалась. Далее, не будучи сами цельными личностями, они требовали, чтобы я угождала им своим поведением, вместо того, чтобы позволить мне быть самой собой. В возрасте пяти лет я перестала быть реально чувствующей личностью. Стало ясно, что я не могу получить то, что мне нужно — просто быть собой — ия перестала чувствовать и начала лицедействовать. Это было начало моей болезни. Все, что я делала после этого, все больше и больше отдаляло меня от моего реального «я» и от того, в чем я действительно нуждалась. Чем больше отдалялась я от своих реальных чувств, тем глубже и тяжелее становилась моя болезнь. Я научилась актерствовать для того, чтобы выжить, для того, чтобы не чувствовать боли, возникшей оттого, что я не получила любви, в которой нуждалась больше всего на свете — в их любви.

Изменить симптомы или внешние проявления этой потребности — не значит вылечить болезнь. Доктору К. хотелось, чтобы я поступала реально, чтобы я поступала хорошо, но он, кажется, так и не понял, что это желание не может сделать меня реальной и не поможет мне стать здоровой. Таким образом, отрицая наличие у меня моих собственных чувств, он тем самым отрицал и любую возможность улучшения моего состояния. Доктор К. с равным успехом может спросить меня, как мне избавиться от «иррационального» желания заставить любовника позвонить мне. Но как только я ощутила реальнуюпотребность, причем не сразу, а настолько полно и часто, как я могла выдержать, до того момента, когда я почувствовала, что потребности больше нет, исчезло и невротическое поведение — исчезло, так как оно было всего лишь прикрытием реальной потребности. Это может показаться чудом, да и мне самой так кажется до сих пор, но это чувство стало реальным. Мало–помалу, чем больше я начинала чувствовать, тем меньше мне приходилось актерствовать и лицедействовать. Чем больше (во время психотерапевтических сеансов) я позволяю себе почувствовать себя ребенком, которому нужна материнская и отцовская любовь, тем больше я освобождаюсь от этой потребности — освобождаюсь, чтобы быть взрослой, одинокой, отчужденной, свободной для радости общения с другими людьми, вольной дарить другим свободу быть самими собой, и свободной знать, что никогда не получу того, что мне надо от моих родителей, и что никто и никогда не сможет заполнить для меня эту пропасть.

Есть еще одна разница между первичной терапией и большинством современных психотерапевтических лечений. Естественно, это разница в методе. Еще одно основное отличие, отличие, имевшее большое значение для меня, это разница в личности и роли самого психотерапевта. Перенос, который мы совершаем, ставя психотерапевта на место мамы и папы, делается сам собой, точно также как он происходит и в жизни, так как нужда в родительской любви не удовлетворяется. Следовательно, психотерапевт не должен брать на себя роль папы или мамы, чтобы заставить пациента ощутить чувство. Б самом деле, принимая на себя роль хороших или плохих родителей (вместо того, чтобы быть реальной личностью), психотерапевт надувает пациента точно также, как его всю жизнь надували родители. Следовательно, психотерапевт должен быть истинным, реальным в отношении с пациентом. Только в этом случае больной не будет кривляться перед ним и лгать.