Первичный крик

Моим первым психотерапевтом была женщина, очень милая и приятная дама. Она пыталась помочь мне понять мое «плохое» поведение. Она также старалась придать в моих глазах смысл моему бессмысленному домашнему существованию. Вот я сидела перед ней — девочка шестнадцати лет, посещающая школу ровно половину положенного времени, девочка с разведенными родителями, с отцом, который пытался с ее помощью восстановить свой разрушенный брак, с матерью, которая жила с женщиной. Я и моя сестра жили тогда с матерью. Все это не имело в моих глазах ни малейшего смысла, и теперь я могу с большим удовлетворением констатировать, что это мое убеждение было абсолютно верным. Огромное облегчение сознавать, что моя борьба против творившегося вокруг безумия, была единственным средством, позволившим мне сохранить рассудок (так как борьба была единственным связующим звеном, которое хотя бы отчасти соединяло меня с реальным чувством). Однако все мои прежние психотерапевты вели меня на бойню, как покорную овцу — и каждый из них, подобно моим родителям, утверждал во мне недостаток доверия собственным чувствам (а только одно это могло меня спасти), усиливал мое смятение. Я чувствовала, что мир вокруг меня совершенно безумен, но он утверждал, что безумна я. Мне говорили, что я плохая девочка, и что будучи ребенком я должна была сдаться и принять всю ложь, которой меня кормили, что именно это должно было быть моей реальностью. Это была данность, но не реальность, не действительность. К счастью, ядро реальности внутри меня, мои истинные чувства и потребности никуда не исчезли. Четырехлетняя девочка (реальная девочка, которая сознает свою правду и ждет истины и реальных чувств от других), не была убита. Моя первая психотерапевт не имела ни малейшего представления о том, что если бы она смогла добраться до этой маленькой девочки, то и результат лечения мог быть иным.

Мой второй психотерапевт в течение двух лет заставлял меня говорить о моем муже. Он часто пытался заставить меня говорить о себе, но безуспешно. Я ни разу по–настоящему не плакала в присутствии моих прежних врачей. Я часто опаздывала на сеансы. Все три доктора понимали, что таким способом я выказывала нечто, лежавшее много глубже поверхности, но, поступая, как суррогатные родители, все они отчитывали меня и обсуждали мое поведение; я опаздывала на сеансы в течение всех семи лет. На сеанс первичной терапии я опоздала только один раз. Арт Янов сказал мне, что не будет со мной работать, если я опоздаю еще раз. Поступая так, он отказался от роли папочки, хотя я бы хотела, чтобы мой родной отец обращался со мной также. Янов не просто использовал хорошую методику — хотя, она, наверное, хороша, так как работает — он был со мной реален. Что еще важнее, он не давал мне то, что я хотела (своего одобрения), он дал мне нечто гораздо более важное. Он дал мне то, в чем я реально нуждалась.

Какой стыд, что ни один из моих прежних психотерапевтов не знал об этой простой потребности. Вместо этого они в своих кабинетах позволяли мне продолжать лицедействовать, актерствовать и прикрывать словами мои реальные потребности. Они отвечали на мои желания и прихоти. Они позволили мне бесконечно блуждать во тьме, а они, на самом деле, были нужны мне для того, чтобы я стала спокойной, реальной и искренней. Они помогали мне закрывать мои чувства, прятать мои чувства в актерстве, которое я перед ними разыгрывала — перед моими мамочками и папочками.

Я продолжаю эту терапию, в противоположность всем прочим видам лечения, потому что меня, как пациентку первичного психотерапевта, сильно впечатлила одна вещь. Меня удивляет, что после стольких лет смятения, все вокруг стало простым и ясным всего лишь по прошествии нескольких недель первичной терапии. Сейчас многие психотерапевты начинают понимать, что их пациентам не становится лучше от лечения, и в медицине возник поток новых идей и подходов. На сеансах новой экзистенциальной терапии, в марафонских и контактных группах пациентов поощряют к более свободному самовыражению, и это дает им временное облегчение. Больные плачут и кричат на людях — возможно, впервые в жизни. Люди действуют под влиянием страха, гнева, обиды, боли, радости и т. д. Здесь я могу опереться на свой личный опыт, так как сама участвовала в сеансах марафонской группы выходного дня. В этих сеансах участвовали два психотерапевта и шестнадцать пациентов. В то время я занималась со своим третьим психотерапевтом, и именно тогда я поняла, что приблизилась к какому-то очень важному рубежу, за которым меня ждало что-то очень большое и значительное. Во время марафона я почувствовала большое облегчение и думаю, это было очень ценное переживание. Но и тогда не нашлось никого, кто обратил бы наши чувства к потребностям, из которых проистекали все наши страхи, гнев, боль и радость, каковые мы испытывали.