Первичный крик

Я не знаю, с чего начать описание разницы между моим настоящим лечением и всеми прочими курсами психотерапии, какие я проходила в прошлом. Первичная терапия работает. Первичная терапия не создает подпорок, не позволяет мне «лучше себя чувствовать» и не облегчает мою повседневную деятельность. На самом деле нормально поступать и действовать очень легко, но нормальная повседневная активность не есть показатель хорошего состояния и самочувствия. Я понимаю, что очень многие не согласятся с такой моей оценкой. Если говорить от моего имени и от имени тех, кого я хорошо знаю, то могу честно утверждать, что правильное и приемлемое поведение — это не показатель здоровья. В моем случае, нормальное поведение указывает на то, что: (1) в раннем детстве я научилась притворяться и действовать так, чтобы заслужить любовь; (2) я верила в это (то есть, если я буду правильно себя вести, то меня будут любить); (3) эта любовь была нужна мне так сильно, что я продолжала притворяться и играть, несмотря на то, что игра истощала меня, и мне совершенно не хотелось лицедействовать; и (4) я очень хорошо научилась обманывать саму себя (например, «если я буду так хорошо поступать, то не буду болеть»). Три года назад я приняла девяносто снотворных таблеток, чтобы покончить с собой. Прежде чем принять таблетки, я сделала в доме уборку, поменяла постель, приняла душ и вымыла голо

ву. Даже в тот момент, когда моя болезнь достигла своего пика, когда разум и чувства были полностью отделены друг от друга, я прекрасно справилась со своими обязанностями, показав себя примерной домашней хозяйкой.

В современной психотерапии, направленной на улучшение внешнего самочувствия и на исправление поведения, есть еще одна вещь, которая очень тревожит и раздражает меня и многих других. Если мои родители не любят меня, и это действительно так; если я действительно одинока, и это действительно так; если наш мир поражен голодом и смятением, и он очевидно таков — то почему, спрашивается, я должна чувствовать себя лучше? Возьмем рациональную психотерапию. Я пришла к доктору К. (рациональному психотерапевту) на частный прием. В то время я считала его очень умным — вероятно, из‑за того, что он был со мной очень строг. Вспоминаю часть нашей беседы. Я сказала: «Я не могу этого вынести. Мне очень хочется, чтобы ко мне пришел друг, но мне очень не хочется просить его об этом». Доктор К. ответил: «Разве это не смешное и иррациональное чувство? Если вы хотите его видеть, то почему бы вам самой не позвонить ему?» При поверхностном взгляде на вещи, кажется, что в таком утверждении нет ничего нелогичного. Но мнение доктора К., что изменение мыслей пациента приведет к изменению его чувство, определенно нереально.

В первичной терапии я училась всему чувством и только чувством (а не рассуждениями), я постигла, что в основе моего нездоровья лежит неудовлетворенная потребность в материнской, а затем и в отцовской любви. Это самая основная потребность — потребность в ихлюбви. Если бы они любили меня, то они позволили мне реально существовать, быть, они дали бы мне то, в чем я так отчаянно нуждалась. Так как они оба по сути были больными детьми, то могли дать мне только то, что они хотели дать, а вовсе не то, в чем я нуждалась. Далее, не будучи сами цельными личностями, они требовали, чтобы я угождала им своим поведением, вместо того, чтобы позволить мне быть самой собой. В возрасте пяти лет я перестала быть реально чувствующей личностью. Стало ясно, что я не могу получить то, что мне нужно — просто быть собой — ия перестала чувствовать и начала лицедействовать. Это было начало моей

болезни. Все, что я делала после этого, все больше и больше отдаляло меня от моего реального «я» и от того, в чем я действительно нуждалась. Чем больше отдалялась я от своих реальных чувств, тем глубже и тяжелее становилась моя болезнь. Я научилась актерствовать для того, чтобы выжить, для того, чтобы не чувствовать боли, возникшей оттого, что я не получила любви, в которой нуждалась больше всего на свете — в их любви.