Изменить симптомы или внешние проявления этой потребности — не значит вылечить болезнь. Доктору К. хотелось, чтобы я поступала реально, чтобы я поступала хорошо, но он, кажется, так и не понял, что это желание не может сделать меня реальной и не поможет мне стать здоровой. Таким образом, отрицая наличие у меня моих собственных чувств, он тем самым отрицал и любую возможность улучшения моего состояния. Доктор К. с равным успехом может спросить меня, как мне избавиться от «иррационального» желания заставить любовника позвонить мне. Но как только я ощутила
Есть еще одна разница между первичной терапией и большинством современных психотерапевтических лечений. Естественно, это разница в методе. Еще одно основное отличие,
отличие, имевшее большое значение для меня, это разница в личности и роли самого психотерапевта. Перенос, который мы совершаем, ставя психотерапевта на место мамы и папы, делается сам собой, точно также как он происходит и в жизни, так как нужда в родительской любви не удовлетворяется. Следовательно, психотерапевт не должен брать на себя роль папы или мамы, чтобы заставить пациента ощутить чувство. Б самом деле, принимая на себя роль хороших или плохих родителей (вместо того, чтобы быть реальной личностью), психотерапевт надувает пациента точно также, как его всю жизнь надували родители. Следовательно, психотерапевт должен быть истинным, реальным в отношении с пациентом. Только в этом случае больной не будет кривляться перед ним и лгать.
Моим первым психотерапевтом была женщина, очень милая и приятная дама. Она пыталась помочь мне понять мое «плохое» поведение. Она также старалась придать в моих глазах смысл моему бессмысленному домашнему существованию. Вот я сидела перед ней — девочка шестнадцати лет, посещающая школу ровно половину положенного времени, девочка с разведенными родителями, с отцом, который пытался с ее помощью восстановить свой разрушенный брак, с матерью, которая жила с женщиной. Я и моя сестра жили тогда с матерью. Все это не имело в моих глазах ни малейшего смысла, и теперь я могу с большим удовлетворением констатировать, что это мое убеждение было абсолютно верным. Огромное облегчение сознавать, что моя борьба против творившегося вокруг безумия, была единственным средством, позволившим мне сохранить рассудок (так как борьба была единственным связующим звеном, которое хотя бы отчасти соединяло меня с реальным чувством). Однако все мои прежние психотерапевты вели меня на бойню, как покорную овцу — и каждый из них, подобно моим родителям, утверждал во мне недостаток доверия собственным чувствам (а только одно это могло меня спасти), усиливал мое смятение. Я чувствовала, что мир вокруг меня совершенно безумен, но он утверждал, что безумна я. Мне говорили, что я плохая девочка, и что будучи ребенком я должна была сдаться и принять всю ложь, которой меня кормили, что именно это должно было быть моей реальностью. Это была данность, но
не реальность, не действительность. К счастью, ядро реальности внутри меня, мои истинные чувства и потребности никуда не исчезли. Четырехлетняя девочка (реальная девочка, которая сознает свою правду и ждет истины и реальных чувств от других), не была убита. Моя первая психотерапевт не имела ни малейшего представления о том, что если бы она смогла добраться до этой маленькой девочки, то и результат лечения мог быть иным.