Первобытный менталитет

Антропофагия, о которой здесь идет речь, является в каком-то роде мистической. Колдун пожирает свои жертвы, но они об этом не знают. Умерев, они не служат ему пищей: напротив, они умирают от того, что колдун их уже «съел». Жюно излагает это верование следующим образом: «Колдун заходит в крааль; он пытается проникнуть в хижину через дверь, находит ее закрытой…, взлетает на верхушку хижины и опускается с нее рядом со своим врагом, спокойно спящим на своей циновке. Теперь он приступает к своему злодеянию, и несчастный заколдованный человек обречен на смерть. «От него остается только его тень». Они также говорят: «Остался лишь труп, его настоящее «я» украдено и съедено». Он был «унесен» (как лист, унесенный ветром). На следующее утро он встанет, а через несколько дней умрет, но то, что умрет, будет лишь его тенью: сам он был убит этой ужасной ночью. Он уже был съеден… Здесь мы обнаруживаем идею дуальности человеческой личности. Как возможно то, чтобы человек, которому еще предстоит жить дни и месяцы, считался как бы полностью съеденным — этого я объяснить не стремлюсь. Такова, во всяком случае, идея туземцев. Один из моих информаторов попытался преодолеть эту трудность, говоря, что то, что берет на съедение колдун, представляет собой внутренность тела, кишки; остается только внешний каркас, и человек вскоре умрет. Большинство туземцев, когда вы объясняете им абсурдность этого представления, начинают смеяться, вот и все»[55].

Для них оно далеко не абсурдно. Им неизвестна физиологическая роль внутренних органов, на это они не обращают никакого внимания. Как жизнь, так и смерть, по их представлению, зависят прежде всего от мистических условий. Разве мы не знаем, что в их коллективных представлениях мертвые продолжают жить? Что же невозможного в том, что люди, уже большей частью мертвые в результате магического воздействия колдуна-каннибала, сохраняют еще в течение какого-то времени обличье живых?

Однако вот что, видимо, внушает туземцам наибольший ужас. Те колдуны, от которых так трудно защитить себя и которые, по свидетельству Жюно, «многочисленны в каждом племени», способные совершать преступления в течение многих лет, оставаясь не обнаруженными, эти самые колдуны могут и сами не знать об этом. В этом случае они действуют как бессознательные орудия того начала, которое в них живет. Действительно, «они ведут двойное существование: одно — дневное, когда они такие же люди, как другие, а другое — ночное, когда они занимаются своим колдовским делом. Знают ли они днем, что делают ночью? Ответить на этот вопрос затруднительно, так как не похоже, что в голове туземцев есть на этот счет четкое представление. Тем не менее традиционная, подлинная идея заключается в том, что колдун не знает, что делает; он даже не знает, что он колдун, до тех пор пока он как таковой не раскрыт… Следовательно, он действует бессознательно. Как только он возвращается к своей обычной дневной жизни, он ничего не знает о своей ночной деятельности. Например, мои информаторы уверяют меня, что в то время, пока он действует как колдун, человек способен послать крокодила убить другого человека и он же первым станет выражать свое сочувствие несчастному раненому и оплакивать этот печальный случай. А когда прорицатель укажет на него как на вызвавшего эту смерть путем колдовства, он остолбенеет. И все же представляется, что колдуны, длительное время занимавшиеся своими ужасными делами, ведают о том, что они делают, и даже гордятся этим; следовательно, они более или менее отдают себе отчет в своей частично двойной жизни. Есть даже такие, которые идут дальше: они отказываются от своих злодеяний и становятся кудесниками (в хорошем смысле слова), обращая на благо приобретенные ими знания и мешая осуществлению намерений других колдунов»[56].

Очень схожие представления распространены, как мы видели ранее, и в экваториальной Африке. Так, «бушонго разделяют столь твердо царящее в Африке верование о том, что люди, даже не зная об этом, могут становиться одержимыми злым духом и, таким образом, вызывать смерть других людей. Люди, умирающие без видимой причины, не устояли, как полагают, перед этим злым влиянием, которое во многих отношениях, вероятно, соответствует дурному глазу. Обвиненные в одержимости люди должны подвергнуться испытанию ядом»[57].

Впрочем, бессознательность действий лишь делает колдунов более опасными. Тордей и Джойс только что сравнивали их с jettatori. Жюно также неоднократно пишет: «балойи, или люди, обладающие дурным глазом». На самом деле кроющееся в них злое начало — на которое часто предметно указывают при вскрытии — действует точно так же, как и дурной глаз. В социальной группе оно распространяет вокруг себя несчастье. Зачастую первыми жертвами становятся самые близкие родственники колдуна, те, которые для него должны бы быть самыми дорогими и неприкосновенными.