Первобытный менталитет

Такого рода чувства в отношении «дурной смерти» встречаются не только на Борнео. Они — обычное явление в низших обществах. В Буине на острове Бугенвиль «когда человек умирает, упав с дерева, считается, что он убит Оромруи (духом, которого боятся больше всего). На полуострове Газель людей, которые умерли таким образом, запрещено погребать, и тело оставляют там, где произошло падение. В Буине его кладут на костер в той самой позе, в которой он был найден»[23].

Как и у кайанов Борнео, «те, кто умер насильственной смертью, на Бугенвиле даже в ином мире помещаются отдельно. Такого рода смерть (смерть на поле боя или в результате несчастного случая) считается в высшей степени позорной»[24].

В Австралии, пишет Даусон, «есть смерти, которые не отмщены: это смерти взрослых во время эпидемий…, естественная смерть мальчиков до того, как у них появится борода, или девочек, не достигших половой зрелости, или тех, кто погиб в результате несчастного случая: утонув, упав с дерева, от змеиного укуса и т. д.»[25] Другими словами, дурная смерть лишает их погребальных почестей. В германской Новой Гвинее «души погибших насильственной смертью, в результате убийства или несчастного случая, остаются поблизости от того места, где их постигло несчастье, на больших деревьях, с которых они подстерегают живых. Посмотрите, добавляет миссионер, какая путаница заключена в моральных представлениях туземцев: пятно ложится не на убийцу человека, а на душу его жертвы. Я говорю только о жителях Бонгу. По их понятиям, жертва, то есть ее душа, не допускается в деревню мертвых. Эти души лишены покоя, они живут на определенных деревьях и питаются самыми плохими плодами, такими, которые не желают есть даже свиньи»[26].

Басуто Южной Африки считают, что умершие от голода или пораженные молнией кончили жизнь «плохой смертью», и соответственно к ним относятся. «Жертвам голода могил не устраивают»[27]. В другом труде Казалис сообщает: «Мне тягостно, что я должен обнародовать тот прискорбный факт, что басуто никогда не погребают тех, кто умер от голода. Это — следствие их религиозной системы. Поскольку любое погребение должно сопровождаться принесением жертв баримо (предкам), то погребение им кажется невозможным, если умерший не оставил после себя никакого скота или не имеет друга, который захотел бы предоставить его (скот) для церемоний. Поэтому во время голодовки и страшной нужды часто можно видеть, как дети тащат к оврагу труп своего отца и там бросают его»[28]. Конечно, к упомянутой Казалисом причине добавляются и другие. Если, не довольствуясь лишением этих умерших обычных церемоний и жертв, басуто отказывают им даже в погребении, то это происходит потому, что внушаемый «плохой смертью» ужас слишком силен. К трупам не осмеливаются притрагиваться. С другой стороны, если бы их предали земле, то тем самым вызвали бы гнев предков, то есть тех членов социальной группы, которые влияют на нее (землю) и делают ее плодородной или бесплодной. Поэтому лучше разорвать с ними всякую связь, и их бросают в овраг.

То же отношение и к пораженным молнией. Если их как можно скорее не исключить из социальной группы, то это значит подвергнуться опасности также быть пораженным ею. Некий человек был убит молнией. «Где он? — Он там, в том месте, где упал. Такого человека в деревню не приносят». Я спускаюсь к главной дороге. Во впадине собрались люди. Двое из них роют яму… Мне показывают на старое, мокрое от дождя покрывало, заляпанное грязью; приподнимают угол. Это Тсай, еще совсем теплый; через мгновение его зароют, так что его бабка не увидит его, а мать и отец, живущие в двух часах езды отсюда на лошади, не будут извещены и не смогут увидеть его в последний раз. «Почему вы так быстро хороните его, не дав ему даже остыть и не позвав его родственников? — Такого человека не приносят в деревню. — Почему? — Потому что молния вернется и убьет в деревне еще и других людей»[29].

Этот страх заходит так далеко, что басуто не решаются прийти на помощь пораженным молнией. «Эти несчастные верят, что приблизиться к тому месту, куда ударила молния, не совершив предварительно обычных среди них очищений, значит рисковать навлечь на свои жилища подобное же несчастье»[30]. В 1912 году молния зажгла дом, в котором были закрыты шестеро детей и двое молодых людей. «Открыть дверь им не удалось. Они стали звать на помощь; крики были слышны очень далеко и долго. Но никто не пошевелился, чтобы прийти им на помощь! Эти бедные дети знали, что их родители были тут же, в нескольких шагах… Вдруг рухнула крыша дома. Еще несколько воплей несчастных — и все было кончено. Никто не осмеливался приблизиться к сгоревшему дому… Люди, даже родители жертв, не решились прийти на кладбище»[31].