Первое лето

— Ну, Коноплин, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — это, знаешь ли… Правду я говорю, Николай… Как вас по батьке-то?

— Степаныч, — обрадовался дядя Коля.

— Так правду я говорю, Николай Степаныч? — повторил майор и посмотрел на него пристально, в упор.

— Ясное дело… Недаром и в народе говорят: пролитого да прожитого не воротишь, — невпопад ответил дядя Коля.

— Пролитого да прожитого… Это ты хорошо, прямо в точку! — восхитился Загородько. Он уже обсох, оделся и обулся, и теперь, переступая с ноги на ногу, звучно, с каким-то шиком и смаком скрипел новенькой портупеей.

Мы достали свои припасы — все, чем снабдила нас на дорогу хлебосольная Евдокия Андреевна. Лейтенант Мальцев вынул из переметной сумы банку консервов, полбуханки хлеба городской выпечки и немного комкового сахара. Все расселись вокруг костра, кому где было удобнее. Налили, посидели, ожидая, пока чай немного остынет.

— Как же вы, Николай Степаныч, прошляпили такого матерого бандита, как Баранов?

Вопрос был настолько неожиданный и задан был таким тоном, что дядя Коля смутился, растерялся и не нашелся, что ответить.

— Когда вы встретились?

— Да где-то в середине июля, числа семнадцатого или восемнадцатого…

— При каких обстоятельствах?

Дядя Коля как-то сразу успокоился, не торопясь опорожнил свою кружку, налил еще и, отпивая по глотку, принялся рассказывать о том, как нашел Федьку, худющего, голодного, не способного и шага ступить, как притащил его на горбу в избушку и выходил и как после этого они добывали золото.

— Вы знали, кто он такой? Что за птица?

— Нет. Сначала Федька темнил. То да сё, поди пойми… А за неделю до прихода ребят, — дядя Коля показал на нас с Димкой, — взял да и открылся. Так, мол, и так, хотели магазин обчистить, сдуру, а нас застукали, вот я и дал деру.

— А вы?

— А что я? — не понял дядя Коля.

— Преступник все-таки…

— Правильно, преступник. Однако, гляжу — мужик тихий, ничего такого не замышляет… Я, говорит, век буду тебя помнить… За золотом особо не гнался. Он и намыл-то всего граммов пятьдесят, мелочь, по нашим понятиям. Хоть золота в тех местах… — Дядя Коля тяжело вздохнул.

— Слышал. Кстати, кто из вас споткнулся о самородок весом шесть или семь килограммов? Ты?

Дядя Коля показал на Димку.

— Мы оба, — сказал Димка, кивая в мою сторону.

— И ничего, не подрались?

— А почему мы должны были подраться? — обиделся Димка.

Майор Загородько перевел все на шутку:

— Ну-ну, не серчай. С тобой, я гляжу, и пошутить нельзя. Александр Николаевич говорил, будто вы хотели отдать свой самородок государству… Это правда?

— Правда, — буркнул Димка.

Наступила пауза.

— Ну ладно, — построжел майор. — Я, между прочим, при исполнении служебных обязанностей и должен знать все. Мне одинаково важны и сами факты, то есть поступки людей, и мотивы, которые двигали людьми, когда они совершали эти поступки. К вам, ребята, у меня претензий нет. А вот к Николаю…

— Степанычу, — подсказал дядя Коля.

— А вот ты, Николай Степаныч, явно сплоховал. Узнав, что Федька беглый, тебе что надо было сделать? — резко спросил майор Загородько и, не дождавшись, когда дядя Коля ответит, продолжал: — Тебе надо было связать этому бандюге руки и вести в милицию. Между прочим, помогать милиции — гражданский долг каждого советского человека. Прежде чем отправиться сюда, я позвонил начальнику прииска. Подумал, грешным делом, что ты, Николай Степаныч, несознательный или злостный элемент, темнота, одним словом. Нет, толковый, говорит, честный и все такое прочее. А на поверку, выходит, начальник ошибся.

— Это почему же он ошибся? — вспыхнул дядя Коля.

Майор покачал головой:

— Ну, какой же ты толковый, если упустил такую птицу, как Баранов! Ведь он, хочешь знать, не только вор, но и бандит из бандитов. Я, честное слово, удивляюсь, как он тебя-то не кокнул. Предположить, что из чувства благодарности, но Баранов и благодарность… Мальцев, как это у Пушкина?

— Две вещи несовместные, товарищ майор, — подсказал лейтенант.

— Видишь — несовместные, так-то! — заключил майор и встал, размялся, пройдясь от костра к пруду и обратно. Прислушался. Тайга дышала сырым ветром. Иногда ветер доносил, швырял нам в лицо багряно-желтые листья, как бы напоминая о том, что все, лето кончилось, пора убираться отсюда подобру-поздорову.

Костер еще горел, но свет его уже бессилен был перед тяжелой, давившей со всех сторон темью. Скрипя новенькой портупеей, майор Загородько направился к избушке.

— Да, пора, — поднялся с нагретого местечка и Мальцев. Его давно клонило в сон.

Места на нарах всем едва хватило. Мы лежали плотно, бок к боку. Какое-то время слышно было, как то под одним, то под другим шуршит хорошо просохшее за лето сено, как трется брезентовым плащом о стену дядя Коля и сипло, с присвистом, дышит майор Загородько.

— Что же все-таки он натворил, мой разлюбезный друг Федька? — снова заговорил дядя Коля.

— Ну, это долгая история, отложим ее на завтра. А сейчас — спать! — скомандовал майор. — Сон святое дело. Правду я говорю, Мальцев?

— Убедительно, — отозвался Мальцев неожиданно бодрым голосом.