Первое лицо

Подо мной раскинулся город, мое прошлое, будущее, аэропорт. Где-то там мои сыновья, абсолютно чужие. Там, внизу, умирает Рэй. Там не стало моей дочери. Я хотел, чтобы вся боль прежде никем не тронутого мира позади меня, а теперь израненного больше любого из нас, пронеслась мимо, упала с горы и поглотила все.

Я мечтал, чтобы этот жуткий безжалостный мир положил меня на лопатки, раздавил и уничтожил всех остальных в своей предсмертной агонии. Ради того, чтобы вернуть нас в миг смирения. Мне хотелось именно вернуться, испытать и разделить чувство благодарности, найти утешение.

Я ждал так долго.

Проплывая над вершиной горы, темные облака кучковались у меня перед глазами. Я искал надежду в темном небе. Я хотел, чтобы во мне отозвался давно забытый голос.

Словно Адам, ожидая возвращения в Град Божий.

Понимая, что этому не бывать.

Черная сойка, рыскающая по леднику, подняла глаза, ее голова медленно покачивалась, словно вторила маховику божественного часового механизма. В янтарных глазах, вопия о конце времен, окаменел век, сломленный еще до начала.

Никто не сказал мне, что я давно умер.

4

По какой причине?

Нет никакой причины.

Я даже не помню, как это случилось. Подробности… Ну, вероятно, я их придумываю. Больше мне неизвестно. Помню только самый конец, странные последние слова.

Оглядываясь назад, часто задаюсь вопросом: почему я согласился на роль палача? По какой причине, когда Зигги сунул мне в руку пистолет, я не бросил его, не вернул, не опустил? Нет никакой причины. Я просто послушался. А потом еще раз, и еще, и чем дальше я шел по пути Хайдля, тем точнее знал, каков будет мой следующий шаг. Какая-то доверительная связь, или договоренность, или понимание, нечто глубоко человеческое проросло между нами, и было бы неправильно с ним порвать… предать его, если хотите. А может, я не хотел наносить Хайдлю обиду. Мне показалось дурным тоном сказать «нет»: я понял, что имел в виду Рэй – невежливо прерывать шаги к смерти только потому, что это может привести к смерти. Согласиться, сказать «да» намного легче. Всегда.

Во всяком случае, что-то изменилось, за главного теперь был не я, а он, мы шли по этому скалистому пути к забвению, он направлял, я следовал; я, отчаянно желавший вырваться на свободу и не видевший способа это сделать.

Я хотел написать книгу. Так я себя оправдывал. Вот и все. Но в ту пору не было ничего важнее, чем ее закончить.

И мне, видимо, казалось, что совершенное мной в тот день этому посодействует. То есть даст мне новый опыт – самый иллюзорный из всех мифов искусства, тот абсурд, за пределы которого мы должны выйти самостоятельно, чтобы открыть мир, притом что открыть хоть какую-то истину можно, лишь уйдя в себя. Это единственный способ.

Опять Тэббе: поиск опыта – это ложь о том, что наша жизнь идет на убыль.

К черту Тэббе.

Что впереди? Я иногда задумываюсь. А ответа нет. Или, точнее, ответ один.

На самом деле такие мысли меня почти не посещают. Если честно, они меня вообще не посещают. Мне следовало бы сказать, что я испытываю сожаление.

Помню только его последние слова.

Уже близко! Уже близко!

Я ни о чем не сожалею.