Первое открытие [К океану]

— Они не свирепы и, кажется, не враждебны нам, — вымолвил Попов. — Не то что на охотских кошках. Не правда ли, мичман?

Гейсмар молчал, делая вид, что не слышит.

Всякое напоминание об охотских кошках было ему неприятно.

Рослый старик надел берестяную шляпу с красными аппликациями.

— Господа! Гиляк в этой шляпе кого-то мне ужасно напоминает, — сказал Грот.

— Он похож на Тузенбаха, — отвечал Гейсмар и отпрянул от товарища, как мальчишка.

— Тузенбаха? Нет, как можно! — вскричал Грот. — Тузенбах из Ревеля[188]? Не шутите...

Невельской улыбнулся — дед на самом деле был похож на важную персону.

Капитан и офицеры направились к гиляцким зимникам. Толпа повалила за ними. Поднявшись на берег, офицеры стали осматривать лиман и реку. Штурман брал высоту. Гиляки лезли к нему со всех сторон, желая посмотреть секстан.

— Поймал солнце зеркалами!

— Свел воду и солнце вместе! — кричали они.

Дед попросил у Невельского подзорную трубу. Глянув в нее, старик остолбенел. Посреди лимана он увидел лодку. В ней сидели брат с женой. Они перебирали сеть. Дед стал что-то кричать и, оторвавшись от трубы, плюнул в большой досаде, что его не услышали.

— Он, видимо, предполагал, что если видно, то и слышно! — весело заметил Грот.

— Любопытный народ, — сказал Попов.

Между тем Козлов подошел к Фомке. Он уже заметил, что тот и сейчас прячется и делает вид, будто не русский и ничего не понимает.

— Шапку долой! — вдруг в ухо ему крикнул матрос.

Фома невольно сдернул шапку, но тут же, все сообразив, посерел от страха и досады.

— Вот ты какой... — заметил матрос.

— Ну, ты не очень... — ответил ему Фомка.

На песке у лодок Невельской опустился на колено и вычертил примерный план лимана. Он объяснил гилякам, что едет вверх по реке, бросает лот, меряет воду, ищет глубокие места, фарватер и каналы между мелей.

Дед-гиляк, подобрав босые ноги под нерпичью юбку, присел рядом с Невельским. Он взял палочку и, не торопясь, нарисовал банки и отмели, а остальное пространство лимана покрыл черточками.

Гиляки заметили, что русские не понимают объяснений деда, и засмеялись. Дед стал проводить длинные черты через весь лиман, от берега до берега.

— Вашескородие! Это, однако, лодки, — заговорил Козлов. — Эй, приятель! — похлопал он по плечу седого гиляка. — Как вот это по-вашему? — Матрос показал на гиляцкую лодку, а потом на черточку.

Гиляки зашумели и закивали головами.

— Да, да! Совершенно верно! — воскликнул Грот. — Они показывают, что все пространство лимана доступно лодкам.

— А вы помните, Геннадий Иванович, — заговорил Попов, — Лаперуз пишет, что, когда он шел вдоль берега Сахалина, туземцы проводили черту между полуостровом и материковым берегом. Лаперуз решил, что они рисуют перешеек.

Мичман Грот поморщился, словно штурман задел его больное место.

— Может быть, гиляки хотели объяснить Лаперузу, что между материковым берегом и Сахалином можно проехать в лодке? — продолжал Попов.

Дед начертил границы страны Манжу.

Между тем матросы угостили гиляков крепким «черкасским» табаком. В Америке и на Гавайских островах этот русский табак производил эффект.

— У-у! Вот как хватает! — воскликнул Питкен.

Его трубка с русским табаком пошла из рук в руки.

Гилячки принесли свежую рыбу и туес с икрой.

— Горбуша! Такую на Камчатке видали! — говорили матросы.

— Принеси соли, — велел боцман Шестакову.

Распластав рыб ножами, матросы посолили их.

Старик вынул изо рта вырезанную из кости трубку, обтер ее полой халата и сунул Невельскому. Гейсмар с ужасом смотрел, как капитан взял ее в зубы. Затянувшись несколько раз, Невельской возвратил трубку старику. Пришлось и молодым офицерам курить трубку хозяев.

Все смеялись. Гиляки захохотали. Невельской хотел снова вернуть трубку, но старик ткнул капитана в грудь, показывая, что трубка принадлежит ему.

Невельской тронул деда за плечо и прижал трубку к сердцу, показывая, что доволен подарком.

Дед полагал, что с ним хотят попрощаться по гиляцкому обычаю. Он сморщился от умиления и, вытянув губы, потянулся к щеке Невельского, цепко обхватив шею капитана трясущимися руками. Он облобызал его дважды. Старик так обрадовался, что решил перецеловать всех русских.

Фомка Кудрявцев был тут же. Он все время держался в стороне, наблюдая, как офицеры и матросы знаками разговаривают с гиляками. Ему стало обидно, что он своих трусит. К тому же его жена и свояченица — обе тунгуски — все время подталкивали и просили: «Поговори со своими, поговори со своими!» Они сгорали от любопытства и уверяли, что это хорошие люди и ничего плохого не сделают. Фомка подумал, что бабий ум лучше всяких дум...

Капитан и высокий молодой офицер что-то пытались узнать у деда. Фомка подошел к ним.

— Да говорите прямо по-русски, ваше высокоблагородие. Что хотите спросите, я объясню, — сказал он и, густо покраснев, встал перед капитаном.

Невельской, казалось, не удивился.

— Чья тут земля? — спросил он.

— Ничья... — с недоумением ответил Кудрявцев.

— Спроси их, — велел капитан.