Первое правило диверсанта

И все равно, чувство, что нахожусь под колпаком, не оставляло ни на секунду. Временами начинало казаться, будто чьи-то холодные щупальца проникают в черепную коробку и ковыряются там, словно деловитый хирург-изверг. В такие моменты я сильно зажмуривал глаза и тряс головой, как будто этот немудреный ритуал мог избавить от наваждения.

Так и передвигался зигзагами от одной стороны улицы — к другой, тряся головой, словно больная собака; со стороны, наверное, это выглядело уморительно, но мне было не до смеха. Понимая, что творится что-то неладное, исправить или как-то повлиять на происходящее был не в силах: наваждение цепко, словно колючка репейника к одежде, прицепилось к подкорке и никак не хотело покидать моих мыслей.

Так бы и сгинул, если бы не одна нелепая случайность, стоившая пары синяков, но спасшая жизнь. Двигаясь словно зомби, не разбирая дороги, вскоре угодил в яму: земля под ногами разверзлась, доли секунды свободного падения, затем удар, приведший в чувство и пыльная темнота, дышать в которой, мягко говоря, было затруднительно.

Пыль рассеялась, как и туман в моей голове: выставив ствол автомата, дрожа от только что испытанного, непонятного чувства потери контроля, лихорадочно водил им в разные стороны, ожидая, когда неизвестный враг вздумает проверить ловушку. К счастью, никто пока не позарился на мое бренное тело, и у меня было время оценить обстановку. Оглядевшись, понял, что угодил в старый, размытый водосток, обветшавший и давно провалившийся под тяжестью давящего на него грунта. Мелкие ручейки песка все еще сыпались сверху; этот ненавязчивый шелестящий звук раздражал, словно песок сыпался не за шиворот, а в саму душу. Странное и очень неприятное чувство.

Сердце выбивало бешеный ритм, стремясь пробить грудную клетку и вырваться на свободу.

Я закрыл глаза, но стоило, глубоко вздохнув, открыть их, как нечто большое и темное обрушилось сверху, заслонив собой весь мир.

Задохнувшись от тяжелого запаха, появившегося вместе с упавшей тенью, я заорал с такой силой, что неожиданный гость замешкался на доли секунды, и я сумел вырвать из-под тяжелой туши правую руку.

Вонь душила и слепила меня.

Напавший зажал меня вежду своих колен и плотно прижал к земле, это больше мешало ему самому, нежели помогало. Клацающие зубы искали мое горло. Я пытался свободной рукой наносить удары, но это было малодейственным, как и нервные взбрыкивания ногами, я юлил ими по земле в надежде лягнуть в наиболее чувствительное место. Все впустую. Я хотел вцепиться в лицо мерзкому упырю (то, что напавший на меня не был человеком, я уже сообразил), но пальцы скользили по осклизлому лысому черепу, не находя за что уцепиться. И тут он ухватил меня за кисть и без труда прижал руку к земле.

Я приготовился к концу, но почувствовал тыльной стороной ладони кожаные ножны. Собрав силу и волю в кулак (скорее волю) я сам кинулся на монстра, вонзил зубы в его плечо. От неожиданности он отпустил мою руку, я вырвал нож и вонзил его на половину лезвия в бок монстра. Он отстранился, и тут же бросился опять, мало обращая внимания на полученный удар, насадившись на клинок до упора.

Плоть прохрустела, с кровоспуска потекло мне на грудь.

Оставив нож в ране, я успел выхватить из разгрузки пистолет и выставить его перед собой. Монстр плотно улегся грудью на дуло пистолета, едва не свернув мне кисть руки. Сдвинув курок в сторону и вернув его в прежнее положение, привел оружие в боевую готовность. Зубы вцепились в мою ключицу, я взвыл от боли и не услышал выстрела.

Раздавшийся дикий рев сразу стих.

Я не понял, кто взревел — я или нападавший. Ключица болела. Монстр затих, он лежал, уткнувшись в меня носом и, казалось, просто уснул, прикорнув на моем плече.

Я замер, ожидая сопротивления, но нечто, придавившее своим немалым весом, лежало без движения. И отчаянно смердело. Я боялся, что меня стошнит от этого сладковатого, всепроникающего запаха разложения.

С трудом скинув тушу с себя, сдерживая рвотные позывы, вытащил из кармана фонарик-жучок, заработал кистью, производя динамо-машиной слабое электричество.

Увиденное в тусклом свете слабой лампочки не особо вдохновило: полуразложившийся труп, мутировавшего до неузнаваемости то ли человека, то ли примата, с разорванной выстрелом грудной клеткой, смотрел на меня налитыми кровью «шарами». Назвать их глазами язык бы не повернулся. При виде мерзкой падали, все же не сдержался, и желудок вывернуло наизнанку. Всякое в жизни повидал, но такое — в первый раз.

Когда стало немного легче, еще раз, зажимая нос, осмотрел труп. Не хотелось верить, что передо мной наличествовали останки человеческого тела, но полуистлевшие остатки одежды, лохмотьями свисавшие с тела, говорили об обратном. Смущали только его размеры: по сравнению с ним я был мелким дохляком, дышащим ему под мышку. Впрочем, это можно было списать на действие радиации.