Первое правило королевы

Инна на цыпочках перешла площадку, открыла дверь в темную спальню. Длинный и узкий желтый луч лег на пол, пересек кисельную розу и другой длинный и тонкий луч, шедший из двери в ванную. Шум воды стал слышнее.

В спальне никого не было, и все же она долго не могла решиться преодолеть эти несколько шагов до двери в ванную. Балкон с видом на зиму, на Енисей, застывший твердыми ледяными языками, на крошечный участок с беседкой внизу — весной и летом там жарили шашлыки — был совершенно открыт, и Инна знала, что поймать ее движение, когда она побежит через всю комнату к ванной, ничего не стоит.

Стекло тихо ахнет, осыплется холодными и острыми кусками, и ветер пойдет гулять по спальне, как метлой выметая из нее тепло, и к утру под подоконником наметет небольшой сугроб — только Инна ничего этого не увидит, потому что люди с дыркой в виске уже больше ничего не видят и не слышат. По крайней мере, на этом свете.

И все-таки она решилась. И пошла, а потом побежала, и оказалось, что это очень быстро, всего несколько шагов — добежать до ванной, и Инна ввалилась в тепло, в яркий свет и влажный запах шампуня и чужих духов.

Катя лежала по шею в мыльной пене.

Вид у нее был распаренный и очень живой. Просто на редкость живой.

— Катя, черт вас побери!

Губернаторская дочь подскочила, выплеснув на пол изрядный ком пены.

— Катя, почему вы не отзываетесь?!..

Вопрос был глуп. Она не слышала Инниных призывов, потому и не отвечала.

— Вода шумит, — сказала Катя. — Я не ждала вас так рано. Я была уверена, что успею.

Этот светский тон из середины пенных развалов, это легкое удивление, поворот головы развеселили Инну.

— Я вас потеряла, Катя. Не могла найти.

Катя вытерла мокрую щеку, сделав ее еще более мокрой.

— Я приготовила ужин. Думала, что дождусь вас, мы поужинаем и я пойду. Я и так целый день прячусь, а мама… опять осталась одна.

— Еще Глеб должен приехать, — сообщила Инна. — Я пойду вниз, а вы не торопитесь. Хотите, я дам вам джинсы и свитер?

— Что вы, Инна!.. — ужаснулась Катя. — Разве на меня налезут ваши джинсы?!

— Я не предлагаю вам свои. У меня есть джинсы бывшего мужа. Они совершенно чистые и новые. Он, по-моему, ни разу их не надевал, но Аделаида Петровна все равно постирала. И свитер есть. Английский кашемир.

Неизвестно, зачем это было добавлено, наверняка Кате наплевать на то, из какого он кашемира и из кашемира ли вообще, но Инне вдруг так жалко стало давать ей этот свитер, купленный для мужа в уютном маленьком магазинчике, где на полу лежал коричневый ковер и стояла белоснежная смешная овечка! Она так старательно его выбирала, так радовалась, так серьезно соображала, какой цвет больше пойдет к его глазам, а теперь этот свитер наденет губернаторская дочь — никто, чужой человек.

Оттого, что ей жалко стало свитер — а еще больше себя! — она решительно распахнула дверь в «гардеробную», вытащила джинсы и большой хрустящий бумажный пакет со славной овечьей мордой в овале, перевязанный суровой ниткой и запечатанный сургучом. В суровой нитке с сургучом было нечто очень английское, консервативное, незыблемое. Пакет был еще заклеен — она так и не успела подарить этот трижды проклятый свитер до того, как муж сказал ей про «новую счастливую» и про то, что она «растоптала большое светлое чувство», зато теперь он наконец-то освободится и начнет все заново! Инна решительно развязала нитку, подковырнула сургучную блямбу, раскрыла хрустящие покровы и вытряхнула свитер на постель. Он выскользнул и улегся мягкой бежевой горкой.

Чувствуя, что еще секунда — и она заревет во весь голос, с подвываниями и всхлипами, Инна взяла обеими руками джинсы и драгоценный свитер и, не глядя, кинула их на крышку корзины, что стояла прямо за дверью ванной.

— Катя, это вам. Одевайтесь и приходите.

И не стала слушать, что там Катя с благодарностью запищала ей вслед.

На середине лестницы слеза все-таки капнула. Инна вытерла ее кулаком.

— Джина, Тоник, ребята, давайте ужинать! Ребята подтянулись очень быстро. Джина слева, Тоник справа, они моментально атаковали Иннины ноги — старательно терлись и мурлыкали. Это означало, что они рады, что она пришла домой, и еще больше рады тому, что сейчас будет ужин. Они знали совершенно точно, что утром Аделаида принесла еще целую кастрюльку рыбы.

Инна выложила рыбу в миски.

— Только потом умоетесь как следует, — рассеянно сказала она. — Я не хочу, чтобы от моих подушек несло рыбой.

Джина дернула спиной — Инна обвинила ее облыжно. Она всегда умывалась очень старательно, подолгу, так что ухо выворачивалось наизнанку от ее усердия и чистоплотности. Тоник мылся кое-как: раз-два — и готово дело.

— А вот не ходил бы Аделаидин муж на рыбалку? Как бы вы жили?

«А пришлось бы тебе ходить, — отозвалась Джина, перестала деликатно уписывать свою порцию и посмотрела на Инну лукаво. — А что? Мы бы с тобой рыбачили. Ты сидела бы в тулупе и валенках на Енисее, подкреплялась сальцем, луковицей и самогонкой из плоской фляги, а мы ждали бы улов и приговаривали: ловись, рыбка, большая и маленькая!..»