Первое правило королевы

Домик был двухэтажный, когда-то желтый, нынче весь в оспинах облупившейся краски, словно попавший под обстрел. Крошечный палисадничек. Инну всегда изумляло, ну почему, почему такой крошечный?! Почему не большой роскошный двор? Или в Сибири, как на островах Хонсю и Кюсю, земля нынче на вес золота?

Подъездная дверь, болтавшаяся на одной петле, покачивалась туда-сюда, а за ней была непроглядная темень. Такая, что Инне опять вспомнилась черная кошка в темной комнате и то, что ее непременно надо найти.

— Осип Савельич, ты остаешься в машине.

— Ты, Инна Васильевна, совсем с ума сошла.

— Я не сошла, — возразила она с досадой. Как правило, Осип железно соблюдал субординацию, несмотря на то что был членом семьи и ему многое было позволено, многое, если не все, а тут вдруг он про субординацию позабыл.

Осторожнее, предупредил визгливый и верткий инстинкт самосохранения. Осторожнее, тебе нельзя расслабляться. Тебе нельзя никому верить. Ты одна на свете. Вокруг враги. И свое первое правило — никого и ничего не бояться — засунь подальше и не вытаскивай!

— Осип Савельич, я пойду одна.

— Да что там у тебя такое?! Свидание, что ли?! Так мне до твоего свидания дела нету, я только провожу тебя для порядка и в машину вернусь.

Ах, если бы она могла ему поверить! Если бы она точно знала, что в подъездной темноте он не выстрелит ей в голову, прямо в висок, в хрупкие и тонкие кости, которые ничего не могут защитить!

— Нет. А вдруг придется… быстро уехать, а ты не будешь готов? Станешь дверь отпирать, машину заводить и так далее! Так что оставайся в машине, Осип Савельич!

— Не останусь я, — пробормотал он таким тоном, что Инна поняла — останется.

Теперь, главное, ничего не пропустить, все заметить, все разглядеть, не прошляпить опасность, не дать противнику ни секунды форы, даже если этот противник… Осип.

Хорошо бы у нее был пистолет.

Она вышла из машины и зачем-то натянула перчатки. Хотелось бы знать, какой этаж, первый или второй?

— Осип Савельич, жди меня, никуда не уезжай, смотри в оба, понял?

Она произнесла все это только потому, что ей было страшно, страшно, как никогда в жизни.

Дверь болталась, поскрипывала на петлях. Мотор «Вольво» весело и победно урчал, как только что пообедавший тигр.

У нее быстрая машина. В случае чего она увезет Инну и спасет ее.

Только быстрая машина служит именно Осипу, а не ей. Осип заставляет «Вольво» служить Инне, а без него это никакой не только что пообедавший тигр, а просто куча полированного железа.

Никогда в жизни ей не было так страшно.

Что она сделает, когда увидит перед собой высокого костлявого человека в подвернутых тренировочных штанах, тельняшке, с лысым, словно грубо вылепленным из бордового пластилина черепом, — Захара Юпшна? Именно так она его себе представляла. О чем она его спросит — это вы утонули в Заболоцке три с лишним года назад? Это вы утопили Георгия Мурзина? Зачем вы написали про маньяка? Кто убил губернатора Мухина и его жену? Вы знаете, да?

Она и не подозревала, насколько близко подошла к разгадке.

Так близко, что человек, издалека завидевший красную блестящую машину, понял, что дело плохо.

«Явка провалилась» — красная герань на подоконнике.

«Все чисто» — белая тряпка на веревке.

Эта машина означала — явка провалилась.

Что делать? Убить ее в квартире или в подъезде — значит навлечь на себя подозрения. Убить на улице — опасно. Потом окажется, что какой-нибудь идиот в это время непременно прогуливался с собакой, или таращился в окно, или доставал из-за рамы сало — видел, слышал, запомнил.

Нет. Надо ждать.

Выпустить ее отсюда нельзя.

Его била дрожь — от холода и ненависти.

Она не должна была добраться и все-таки добралась — почти! Хорошо, что в самый последний момент он увидел красную машину, сигнализировавшую об опасности!

Не сбиваясь с привычного и уверенного шага, он повернул за угол, оказался в темном и убогом дворе, за какими-то помойными ящиками, быстро перебежал открытое пространство, залитое жидким лунным светом, и выглянул.

Машина стояла, а ее нигде не было видно — значит, уже зашла в подъезд.

Отсюда до подъезда и дорожки довольно далеко, а стрелять надо наверняка, так, чтобы она не подняла шума.

Пистолет — символ его личной неограниченной власти, гораздо более неограниченной, чем власть какого-то там губернатора, — был с ним, как всегда. Он любовно вытащил его, ласково погладил и снял с предохранителя. С этим пистолетом он — центр и средоточие вселенной. У него в руках жизнь и смерть. Как бог, он может карать и миловать, казнить, пытать. Люди перестают быть людьми, как только он показывает им пистолет. Глаза становятся бессмысленными и дрожащими, как студень, и он чувствует, знает, что победил! Сразу, с первой секунды, — победил.

И это его месть всем им.

Он не пощадит никого — как никто не пощадил его.

* * *

Никто не открывал. Уже ясно было, что дома никого нет, но Инна все продолжала названивать — непонятно зачем.

От стен подъезда шел пронзительный холод, словно за ними было не тепло человеческого жилья, а ледяные погреба, в которых ночуют зимние ветры.

Хотелось домой, горячего чаю и теплых носков.