Первое правило королевы

Потом увидел Инну, улыбнулся медвежьей улыбкой, протянул руку и поднял ее с ковра. Она встала на ноги, всем свои видом давая понять, что с ней все в порядке, помощь не требуется, и вдруг чуть не упала – сломанный каблук валялся отдельно, под стулом.

Глаза налились слезами.

– Вы что, Инна Васильевна? – поразился тот, который вошел последним.

– Жалко туфли, – сказала она и заплакала навзрыд.

Он не стал ее утешать, потому что знал – все равно не утешит.

* * *

Весна ворвалась в скованный морозом город, постояла в недоумении, а потом развеселилась – похоже, что здесь ее никто не ждал и на ее приход не надеялся.

За одну ночь потеплело – было минус двадцать, стало голос десять. Иннина свекровь жаловалась на голову, сердце и сосуды, которые «прямо лопаются», и еще на то, что климат нынче изменился, а когда она была девчонкой, на Пасху снега отродясь не бывало.

В канун главного в году воскресенья Инна прилетела из Германии и привезла ей формочки для пасхального печенья, шоколадную коврижку в виде толстого зайца и еще белый жилет, простеганный пунцовым шелком. Свекровь от счастья зарумянилась, все рассматривала гостинцы, исподтишка, как маленькая девочка, поглаживала жилетку, а потом нарядилась и долго любовалась на себя перед зеркалом. Коврижка, формочки и жилет сделали свое дело. Свекровь перестала «помирать», как она это называла, и принялась печь куличи и красить яйца – дело непростое, хлопотное, но светлое, приятное.

С Инной они договорились, что в воскресенье с утра Осип заедет за свекровью и вместе с куличами, окороком, пирожками с мясом и творогом и всем остальным сказочным пасхальным угощением отвезет ее к Инне, где она и останется до понедельника. Потом Осип заберет Инну с работы, и они попразднуют. «На свободе», как выразилась свекровь.

На свободе, то есть без сына – бывшего Инниного мужа, который никаких таких праздников не любил, ныл, стонал, требовал внимания, каких-то особых развлечений, а когда не удавалось их получить, надувался, уходил в другую комнату, валился там на диван и лежал. Надо было идти к нему, умолять о прощении, выпрашивать индульгенцию, клятвенно обещать нечто невыполнимое, заранее страшась того, что выполнить все равно не удастся.

С крыш лило, на тротуарах стояли лужи, которые ночью замерзали, а днем превращались в озера, машины словно плыли в месиве из грязного, стремительно тающего снега и воды, пешеходы скакали через ручьи, но всем было весело – будто и впрямь не чаяли дождаться весны, а она все-таки пришла.

Новости из Белоярска Инна старательно не слушала и не смотрела – она ничего не хотела знать, но все-таки знала.

Александр Петрович принялся за дело без шуток, как обычно. Он моментально скрутил в бараний рог сомнительный бизнес – не истребил, естественно, а заставил работать на себя. Приструнил законодательное собрание. Местной прессе велел заткнуться, перестать копаться в навозе и месить одну и ту же грязь. Мухина не вернешь, его жену тоже, жизнь, однако, продолжается, поговорили – и хватит! После чего пресса, разумеется, с утроенной силой принялась месить эту самую грязь, столь ненавистную Александру Петровичу, и Инна подумала, что он так и не научился общаться с журналистами.

Криминальные авторитеты вступили с ним в борьбу, и одного из них Ястребов сгоряча посадил, что было большой ошибкой, ибо авторитет моментально вознесся в мученики, радетели и спасители. Его пришлось освободить «за недоказанностью», после чего он прямым рейсом дунул в Монако, откуда давал теперь пространные и скорбные интервью – все о том, как коррумпирован, жаден и неуемен нынешний губернатор.

Не плюй в колодец, слышалось Инне в его выступлениях, вылетит – не поймаешь!..

Ястребов хранил надменное молчание – уж это он умел, зато журналисты, которым он давеча велел заткнуться, старались изо всех сил. Президент пригрозил, что к концу лета посетит регион с визитом. Ястребов оттуда ответил ему: мол, ждем, ждем – и опять залег на дно – ни сам в Москву не поехал, ни к себе из московских чиновников никого не позвал. Это было на него похоже – независим, как братская Украина, упрям, как сто тысяч ослов, деятелен, как термит, и себе на уме, как рыночная торговка.

Пока было совершенно непонятно, что выйдет из его управления краем, но зато стало очевидно – придется Александру Петровичу несладко, трудно, и впереди у него масса «открытий чудных», когда ближайшие союзники вдруг оказываются противниками, когда окружение сдает со всеми потрохами врагу, когда решения принимаются через голову, а отвечать за них тебе – некому больше отвечать!

Когда все недовольны – верхи не могут, низы не хотят, в полном соответствии с известной революционной теорией.

Когда одна половина страны, благодаря средствам массовой информации, считает тебя тупым самодуром, а вторая половина – неплохим мужиком, по глупости взявшимся не за свое дело.