Первое второе пришествие. Вещий сон

Например, отношение к себе на работе Петр чувствовал странное. Соберутся покурить, позубоскалить — он подойдет — умолкнут почему-то. Петр пробует наладить опять разговор, расскажет анекдот — не смеются, молчат… В дни получки все засуетятся, собирая деньги на выпивку и посылая гонцов, Петр подойдет со своими деньгами, чтобы дать денег, а ему говорят: да мы послали уже, если хочешь, иди сам.

— Чё ж не подождали? — с дрожью обиды спросит Петр.

— Всех не дождесься! — отвечают ему. — И, обратно, ты от нашего вина отвык, небось!

— Это почему же отвык? Почему отвык, я спрашиваю?

Ему не отвечали.

И откуда им знать, к чему он привык, а от чего отвык? Что им известно о его поездках и выступлениях? Да ничего! Были, конечно, слухи, что знаменитый Петр Иванов, о котором писали в газете «Гудок», и есть Петр Салабонов (теперь — Кудерьянов), но полынцы при всей своей доверчивости эти слухи отвергали как полностью невероятные. Они верили в инопланетян, в снежного человека, они верили в чудеса прошлого и будущего, они верили даже в волкозайца, которого никто толком не видел, но верить в действительные чудеса, происходящие в настоящем времени и, главное, творимые здешним всем известным человеком, — они не могли.

Ладно, не верьте.

Но почему такое отчуждение?

Детишки малые не здороваются, старухи поджимают губы, завидя, соседи глядят исподлобья. В чем дело — непонятно.

Приходит, например, Петр к соседу за рубанком: дай, мол, рубанок.

— Зачем? — спрашивает сосед.

— Да доски обстругать.

— Много досок-то?

— Да десятка четыре.

— Куда столько-то?

— Да пол перестелить.

— Не годится пол уже, значит?

— Не годится.

— Весь перестилать будешь или частями?

— Да весь.

— А то, может, крепкие доски-то есть в полу-то, не все менять-то?

— Да нет, все сгнило.

— Как же вы ходили-то?

— Да вот так и ходили.

— А доски-то хорошие купил?

— Ничего.

— Осина, дуб?

— Сосна.

— Сосна хорошо. А дуб лучше.

— Да не достал.

— Это ясно. Но дуб гораздо лучше.

— Само собой. Да не достал.

— Он в работе трудней, а в деле-то лучше.

— Понятно.

— А сосна в работе легка, а в деле-то дрянь.

— Что ж, ничего.

— А надолго рубанок-то?

— Говорю: четыре десятка обстругать.

— Фуганком бы лучше.

— Само собой. А есть фуганок?

— Нету. Фуганком раз-раз — и готово, а рубанком долго тебе. Дня три.

— Выходные впереди, управлюсь и за два.

— Три дня, говорю!

— Двух хватит.

— Конечно, если кое-как, то и за день. А если хорошо — три дня, не меньше.

— Ну, может, и три. Тогда на три дня дай.

— Чего?

— Да рубанок-то!

— Рубанок? Да нету у меня рубанка, чудак-человек!

Петр огорчается — и напрасно, ведь всякий полынец, к которому обращаются с просьбой одолжить инструмент или другую производственную вещь, долго расспрашивает, зачем, куда и почему, и только потом дает вещь, если есть, а если нет — не дает. Петр в конце концов получил рубанок у другого соседа, точно так же ответив на множество вопросов и выслушав мнение о дубе и сосне — в пользу дуба.

Бывшие друзья, с кем учились, бегали вместе пацанами, — заходят редко. И опять непонятно, в чем дело.

Илья только заходит, но лучше б не заходил.

Сядет и молчит. Потом скажет:

— Семь месяцев и пять дней не пью. В рот не беру.

— Хорошо, — говорит Петр.

— Чё ж хорошего? — злится Илья. — Знаешь, как охота!

— Ну, пей.

— Не могу! С того раза, как мы мертвого вынали из могилы, — не могу! Нарочно покупал, наливал, только ко рту поднесу — вспомню это, и все, не могу! Тошнит! Я уж просил товарищей: вы мне спящему влейте через трубочку. Ну, специально собрались, я заснул, они мне зубы разжали потихоньку, стали вливать. И что ты думаешь? — тут же я вскочил, все обратно выплеснул!

— Ну, а я-то при чем?

— Расколдуй!

— С ума ты сошел. Я не колдун.

— Колдун или нет, не знаю. А с тобой это связано. Расколдуй, как друга прошу! Не могу так жить! Выпить охота — сил нет уже!

— Да не умею я! — прячет глаза Петр.

— Вам ведь ясно сказано, — культурненько выговаривает Илье маленькая, но не робкая Маша. — Никакие мы не колдуны, а вы беспокоите зря. Не пьете — и хорошо. Денежки в семью несите.

— Нету у меня семьи — и не надо!

— Копите тогда, чтоб вещь купить. Мотоцикл.

— Да на хрена мне…

— А вы не ругайтеся в семейном доме! — перебивает Маша, взяв веник.

Петру делается смешно.

— Иди, — говорит он Илье.

Илья уходит, но вскоре является опять.

Садится — и:

— Семь месяцев и тринадцать дней не пью. Расколдуй!

Лыко-мочало, в общем.

Но не только в других людях видит Петр отчуждение.

В нем и самом разлад. Нападает иногда странная задумчивость, глупые вопросы лезут, — будто спорят меж собой новый человек, серьезный семьянин и работник Петр Кудерьянов, и старый человек, хоть и моложе, Петруша Салабонов.

Например, занят Петр делом: нарезает резьбу на болванке болта.

И вдруг ехидный голосок Петруши спрашивает:

«Чем это мы заняты?»

«Болт нарезаю», — отвечает Петр.

«А зачем?»

Действительно, зачем? — напрягается Петр — и никак не может вспомнить простого ответа. Наконец вспоминает:

«Этим болтом скрепят доски с железным каркасом — будет вагон».

«А зачем вагон?»

«Совсем глупый дурак, вагон — чтоб грузы перевозить».

«Так! А какие грузы?»