Первое задание

Солдат падал, не выпуская из рук автомата, и тот плевал пулями, пока не кончились патроны в магазине.

На стене покачивалась золочёная массивная рама, чудом удержавшись на одном гвозде.

Тупо-оловянная физиономия фюрера, до неузнаваемости изрешечённая автоматными пулями, строго взирала на царивший в комнате беспорядок.

В отряде

В землянку, где обосновались девчата, собралась молодёжь.

Сашок мучает баян, пытается извлечь из него звуки. А баян мучает музыканта: мехи пропускают воздух, голоса запали и поют, ревут, пищат самостоятельно, без остановки. С музыкальной частью явно не клеится.

Тихон тоже здесь. Сидит напротив Тани и не сводит с неё глаз.

— Брось, — обратилась к Сашку Тося, молодая, краснощёкая фельдшерица, — ничего не выйдет из твоей сипелки. Расскажи лучше что-нибудь, да посмешнее.

Тихон чувствует себя немного обиженным. Что может рассказать Сашок, у него во время разговора каша во рту стынет.

— Пусть Тихон, это он мастак, — ответил Сашок и, положив баян на стол, снял у него боковую крышку, начал искать неисправности — хлопать молоточками-лопаточками.

— Тиш, ну давай, — умильно промолвил Воронин.

— Да ну вас! — лениво отозвался Тихон.

— Тиша, расскажи про медведя, — попросила Таня.

Тихон вздрогнул, глаза стали круглыми, щёки заалели.

— Я тебе уже рассказывал, — радостно произнёс он.

— И что? Пусть и другие послушают.

Сашок продолжал колдовать над баяном: подсовывает щепочки, намертво заклинивает испорченные планки, попискивает голосами. Но его работа рассказу не помеха.

Тихон, как заправский артист-комик, спрашивает:

— Все слышали, как Воронин самолично просил рассказать про него?

— Ничего я не просил, — улыбаясь во весь рот, сказал Воронин.

— У меня свидетели.

— У меня — тоже! Это Таня просила рассказать про медведя.

— А ты?

— А по мне — ври, что хочешь, лишь бы смешно было.

— Хорошо, но только врать я не умею и не буду. Расскажу я вам быль из охотницкой жизни.

— Охотник! — с сомнением сказал Воронин.

— Между прочим, выпады твои не к делу. Я, можно сказать, с самого детства ружья из рук не выпускал. И было у меня в то время старое тульское ружьё, двуствольное и какого-то громадного калибра. Всем оно было хорошо, это ружьё, но был у него один серьёзный дефект — в самый ответственный момент осечку давало. Иду раз по лесу, посвистываю. Петро, конечно, рядом бежит.

— Хвостом повиливает, — не отрываясь от баяна, вставил Сашок.

Все дружно рассмеялись.

Тихон недовольно посмотрел на непрошеного помощника и продолжал как ни в чём не бывало:

— Иду я и думаю: хоть бы зайца полудохлого подстрелить или сойку. И вдруг, братцы мои, навстречу мне здоровенный медведина, топтыгин, как говорят, собственной персоной. У меня душа ушла в пятки. Медведь тоже присел на задние лапы, готовится к прыжку.

— Не ври, — спокойно проговорил Сашок, нажимая на бас.

— Если я вру, рассказывай сам.

— Не перебивай, Сашок, — попросила Таня.

От такой поддержки Тихон обрёл второе дыхание и продолжал свой рассказ с ещё большим воодушевлением:

— Так вот, готовится к прыжку. А когти у него на передних лапах, что у вил зубья, а морда, о господи, вспоминать страшно! Мысли мои побежали, как Свист командирский, когда его нагайкой огреют. Убежать — догонит! Да и стыдно, не Петька же я Воронин!

— Стрелять надо, горе-охотник, — серьёзно волнуясь, сказал пожилой партизан в старой каракулевой папахе.

— Правильно, — соглашается Тихон, — но учтите, что ружьё заряжено мелкой дробью. И такому медведю эта дробь только для щекотки, всё равно что тебе сто граммов перед обедом. Как это ты говоришь?

— Что слону дубина, — добродушно смеётся партизан.

Дружный, громкий хохот, кажется, не успевает вырваться через узкие двери землянки, вот-вот он поднимет все три наката потолка.

— Дядя Вася хотел сказать немного по-другому — что слону дробина, но не в том суть. Положение моё, как ни крути, аховое! Что сделал я? Во-первых, сильно пригнулся. Это рефлекс, конечно, ещё Павлов доказал. Во-вторых, пальнул мишке в морду. Осечка! А медведь уже прыгнул и летит на меня! Я со второго ствола — бах! А дальше не помню — сознание помутилось…

Очнулся я быстро, ничего понять не могу: сижу цел и невредим на толстом дубовом суку и в каждой руке у меня по громадному гусю. Держу я их крепко за красные лапы, а они обиженно гогочут и крыльями машут. А рядом со мной Петька сидит и дрожит как осиновый лист в безветренную погоду.

— Петька, ты как туда попал?

— Это он для комплекта, — пояснил кто-то.

— Не был я там никогда, с ним только здесь, в отряде, познакомился.

А Тихон не обращает внимания на реплики: поговорят и перестанут. Ведёт повествование дальше.

— Глянул я вниз — голова закружилась: высота не меньше пяти метров! Гляжу, а внизу медведь неживой лежит и куски железа от моего злополучного ружья валяются. Тут мне всё стало ясно.

Звонкий смех заглушил рассказчика. Громче всех смеётся Таня, хотя не впервые слышит эту охотничью побасёнку.

— Постой, постой, — выкрикивает кто-то, — брехать — бреши, да знай меру! Почему медведь убитый? Как ты на дереве оказался? При чём тут гуси и откуда они взялись?