Первое задание

— А ты не торопись, вперёд батьки в пекло не лезь, всё станет на свои места.

— Давай!

— Получилась, братцы, такая история. Когда медведь на меня прыгнул, я второй раз выстрелил. Помните, первый раз осечка была? А на второй раз ружьё от древности взяло и разорвалось! Стволом медведя в лоб — и наповал! В то время над поляной низко пролетела стая гусей, место искали для ночлега. Я хвать двоих за лапы! Не растерялся! Они, гуси-то, с перепугу меня наверх и подняли.

— А Петька?

— Что — Петька?

— Как он на дереве оказался?

— Это ты его и спроси, ему виднее.

— Подожди, а потом?

— Спрыгнул я с дерева — плавно так, на гусях, как на парашютах, спустился. Птицам головы свернул, с медведя шкуру содрал и пошёл домой. К этому времени и Петька на землю сполз.

— А ружьё?

— В ларёк сдал, мне за этот металлолом детскую игрушку дали — «уйди-уйди» называется. Знаете, штучка такая на нитке вращается, похрюкивает, и шар надувной с намалёванной смешной рожицей?

— А Петька?

— Пришлось его в больницу сдать — медвежья болезнь с ним приключилась.

— Хороша концовка!

— Важно, братцы, начать и кончить, — впервые за весь рассказ улыбнулся Тихон и, повернувшись к баянисту, спросил:

— Как твоя машина?

— Как танк с подбитой гусеницей — стреляет, а двигаться не может.

— Может, сыграешь всё-таки?

— Стреляй с места.

— Немного подыграю.

Все вопросительно посмотрели на Таню.

— Спой, дочка, что-нибудь такое… хорошая песня, она посильнее всякого разговора будет, — мечтательно попросил дядя Вася.

Тихон зачарованно смотрит на девушку.

— Давай, Сашок! «Я на подвиг тебя провожала», — сказала Таня и, вспыхнув от смущения, запела.

Сашок вначале только мешал ей, затем, уловив тональность, сначала на одних басах, а потом, с трудом лавируя по голосам-пуговкам, повёл мелодию вместе с певицей.

И песня лилась по землянке, проникая в души и зажигая сердца.

Я на подвиг тебя провожала,
Над страною гремела гроза…

Голос у Тани высокий, мягкий; поёт самозабвенно, никого не замечая. Да и самой её в землянке нет. Она, с трудом сдерживая слёзы, провожает друга в бой, перевязывает горячие раны и полна готовности отомстить за него.

Тихону кажется, что Таня смотрит на баяниста не отрываясь. Но это взгляд в никуда, она не видит ни баяниста, ни музыканта, ни землянки. Она смотрит в самоё себя, перебирает свои, одной ей известные Душевные струны.

Песня окончена.

Сашок вытирает трудовой пот: тяжело играть на старой рухляди.

В землянке тихо.

— Таня, спой весёленькое!

— Не хочу, — торопливо ответила она, — не хочу весёлое.

— Спой песню Шуры, — просительно сказал Тихон, — из любви».

Таня взглянула на него с хитринкой и, не произнеся больше ни слова, запела:

Звать любовь не надо, явится незванно,
Счастье расплеснёт вокруг.
Он придёт однажды, ласковый, желанный, —
Самый настоящий друг!

Тихон с восторгом слушает Таню, а она поёт просто, без жеманства, так, что у Тихона — да и у одного ли Тихона? — стали подозрительно чесаться глаза, перехватило дыхание.

«…Значит, ты пришла, моя любовь!» — закончила песню Таня, и все увидели, что её большие голубые глаза были полны слёз.

— Ребята, — ворвался в землянку молодой, восторженный партизан, — довольно тут в гусли играть! Гости приехали!

Они шли по лагерю, олицетворяя собой большую, непоколебимую силу, спокойные, уверенные в себе. Свежий снег солидно похрустывал под новыми серыми валенками, поскрипывали кожаные портупеи, красиво обтягивали белые дублёные полушубки. Шапки-ушанки с красными звёздочками и алыми лентами наискосок, с подвязанными наверх ушами-клапанами, лихо сдвинуты на затылки. На начищенных до металлического блеска пряжках сверкало утреннее солнце. Маузеры в деревянных кобурах, пистолеты и наганы, автоматы, карабины — русские и немецкие, ручные гранаты «РГД», «Ф-1» и немецкие с длинными деревянными рукоятками — всё это располагалось на ремнях продуманно, красиво и надёжно.

Это были представители от прославленной партизанской бригады, известной под громким именем «Народные мстители».

Местные партизаны с интересом смотрели на гостей, а те явно «давили фасон», всем своим видом показывая, что цену они себе знают. Удивление вызвали гладко выбритые лица представителей бригады. Сами хозяева, считая себя настоящими партизанами, брились редко, отпускали усы и бороду. Да и что за партизан без бороды?!

Но не это было главным. На плечах гостей были погоны. Такого чуда никто из местных партизан не видел никогда. Разве только в кино. И эти лоскуты, нашитые неуклюжими руками прямо на полушубки, незнакомые знаки различия на них, делали пришельцев непонятными и чужими.

— Погонники, — ляпнул невпопад кто-то.

— Болтаешь, что на ум взбредёт, — одёрнули его. — Вся наша армия теперь с погонами ходит.

— А почему?