Первокурсница

Я смотрела в Санины глаза, касалась губами его уха, когда надо было что-то прошептать в ответ (на громкий шепот у меня не было сил), проводила слабой рукой по его отросшей за несколько дней щетине (спать он, может быть, и успевал, а вот бриться – точно нет). Я не замирала в экстазе и не тряслась в лихорадке, и сердце билось ровно – только, может быть, чуть-чуть сжималось от предчувствия чего-то нового. Но мне было настолько хорошо и спокойно только от одного Саниного присутствия, что оставалось удивляться – неужели это я? Разве я могу довольствоваться ощущением тихого домашнего счастья? Чтобы без эксцессов, без возбуждающего экстрима, без полетов во сне и наяву?

Как бы там ни было, но проходили дни, а мое отношение к Сане не менялось. То есть менялось, конечно, но в положительную сторону. С ним мне не хотелось изображать невесть кого, притворяться и ломать комедию. Может быть, потому, что я чувствовала, что он видит меня насквозь и знает обо мне то, что я и сама еще не знаю? И снова меня посещало мое мудрое прозорливое Чувство, а вскоре уже и не посещало, а просто поселилось во мне. И оно не ошибалось. Я теперь точно это знала. Это был именно тот человек, которого я потеряла однажды и за которым гонялась несколько лет. Хотя, найдя его, в первый момент по инерции прочесала мимо.

Как-то, поглаживая мои отросшие, свалянные от больничной подушки волосы, Саня немного смущенно сказал:

– Сашок, я хочу тебя попросить…

Я кивнула. Говорить я уже немного могла, но отвыкла впустую напрягать голосовые связки.

– Не стриги больше волосы. Пусть вырастут такие же длинные, как раньше. Пожалуйста!

Я не ответила, а молча заплакала. Саня перепугался, стал утешать меня, говорить, что я могу стричься как мне угодно, да хоть наголо побриться, это ничего не изменит, я и лысая останусь для него самой красивой. А я молчала и улыбалась сквозь слезы. Именно в эту минуту я окончательно убедилась, что мой Кирилл вернулся ко мне. Как и обещал. Вернулся и развязал меня. Это был не тот Кирилл, не сегодняшний чужой муж и чужой отец, а другой, прежний, из детства, из того времени, когда он был только моим. Самый лучший друг и самый дорогой человек. И пусть звали его теперь по-другому и выглядел он совершенно не так, я знала совершенно точно, что это он.

Все-таки я дождалась его!

Когда дня через три после этого ко мне примчался вернувшийся из командировки Кирилл, я, к своему удивлению, легко и просто назвала его папой. И поразилась, какой болью и каким счастьем засветились его глаза и как чересчур крепко он стиснул меня в объятиях. Неужели ему всю жизнь нужна была такая малость? И ведь самое главное – мне это нисколько не трудно. Почему же я, эгоистка такая, ни разу этого не сделала?

Потом мне разрешили посещение, и я не могла прийти в себя от изумления, узнав, сколько народу, оказывается, хотело меня навестить. Причем большинство из них – те, кому, как я полагала, на меня было совершенно наплевать, кому я только мешала и с кем рассорилась в пух и прах. В мою палату тек людской поток не хуже чем в Мавзолей в былые времена. Ну, мама с папой не в счет, они у меня торчали каждый день, про Саню вообще не говорю, а вот отцовскую Наташу и маминого Сергея Павловича я увидеть ну никак не ожидала. Казалось бы, на кой я им сдалась и для чего меня навещать? Но, тем не менее, Наташа приволокла целую миску сочных котлет, чтобы побаловать меня домашней кухней, а Сергей Павлович поставил на мою тумбочку вазочку с тремя бордовыми розами и завалил мое одеяло мандаринами.

После них заявилась Янка со своим любимым тортиком и сама же его смолотила, взахлеб рассказывая мне новости про соседа, все того же чудика Эдика Козочкина. Недели три назад он выиграл в лотерею машину и по ошибке выкинул лотерейный билет в мусор. После чего, хохоча над собой и своей дырявой головой, рассказал об этом всем соседям по дому. Три дня все жильцы, кто был в курсе, прочесывали мусорные баки, торопясь найти драгоценный билет раньше других «золотоискателей» и раньше прибытия мусорной машины, которая опустошала баки два раза в неделю. Одному счастливчику все же повезло, и между картофельной шелухой, селедочными кишками и использованной туалетной бумагой он откопал желанный предмет и трясущимися от радости руками поднес к глазам. И тут же чуть не умер от разрыва сердца – билет оказался отксерокопированным на обычной бумаге. Эдик зачеркивал цифры на «черновике», чтобы ненароком не испортить оригинал, который, пока все искали его в помойке, преспокойно лежал себе в паспорте владельца и ждал своего часа. От побоев Эдика спас только его отъезд в Москву за новенькой «Калиной». Но, судя по всему, оскорбленные соседи уже готовят ему сердечную встречу.

Не успела Янка уйти, как я уже принимала всю нашу группу во главе с Гороховым. Я скормила им мои мандарины, от которых у меня уже начали чесаться щеки. Они просидели час, рассказали о первых днях учебы в новом семестре, на прощанье спели мне десять куплетов «Гаудеамуса», чтобы укрепить мой угасший боевой дух, и удалились нестройной цепочкой.