Первомост

Она поправила волосы, выскочила за дверь, Немой даже испугался, подумав, что она побежала навстречу Положаю, чтобы пожаловаться ему, но женщина вскоре возвратилась, потирая ладони, мокрые от снега, щеки ее тоже были мокрые, она и щеки, видать, натирала снегом, чтобы согнать с них стыд, и теперь улыбалась Немому с шелковой ласковостью, словно бы ничего между ними и не случилось. Потому что послышались шаги мужа, несшего ведро с песком.

Так началось то, что должно было продолжаться длительное время, но скрытое от мостищан, утаенное даже от пронырливого Шморгайлика, потому что Немой обладал осторожностью лесных зверей, да и звери, как известно, оставляют следы. Немой же был бесследным, как божий дух или нечистая сила.

Страдала ли от своей измены Лепетунья? Возмущалась ли ее чистая и добрая душа? Кто его знает! Она и сама не ведала, что с ней происходит. Единственное, чего она хотела, к чему стремилась каждый раз при тайных встречах с Немым, - это оправдаться любой ценой.

Ласки, лесть - не нужно об этом слишком. Но каждый раз она выдумывала новую небылицу, будто Немой мог об этом услышать и надлежащим образом оценить. Выдумка стала теперь ее высшей жизнью. А вниз боязно было даже и взглянуть.

Она снова и снова рассказывала ему про отрока-гусляра Маркерия, чтобы показать, что Немой не первый у нее, - следовательно, пускай не очень кичится. Когда же не помогло с Маркерием, появилась история о водяной мельнице. Неважно, что в ее роду никто не имел водяной и вообще какой бы то ни было мельницы. Но ведь мог же иметь! Быстрое течение ночью снесло мельницу вниз. Вот и все. Была мельница, и вдруг ее не стало. Но ведь могла и быть!

И вот, когда еще мельница была у отца, однажды на ночь приплыл туда на лодке вместе с Гримайлой Положай. Приплыли, чтобы взять муки для Воеводы. А поскольку было позднее время, они остались на ночь и просили, чтобы она сварила им вареников, потому что еще девчонкой она научилась хорошо готовить, да и подавать тоже умела не хуже. Ну, а в тот вечер бес толкнул ее под бок, и она сварила для них не вареники, а пустое тесто, тем самым словно бы намекая на нечто таинственно-желанное. Гримайло был стар и болен, до него не дошел хитрый намек, содержавшийся в поступке молодой хозяйки, а Положай, полный сил и очень смекалистый, сразу понял, к чему клонит Первуля, и так ему понравились и эти вареники, и она, Первуля, что и не поехал оттуда без нее. В одну ночь все это и случилось. Она так упиралась тогда, но ведь Положай был таким сильным... Стало быть, любви не было, была сила, а потом привычка да ее покладистый характер... А так ведь муж у нее беспомощный, как малое дитя. Вот уж Маркерий - и тот куда сообразительней отца. Хотя, может быть, Положай и не отец ему вовсе... И пошел - в который раз уже! - новый рассказ про гусляра-отрока, а потом еще о чем-то - Немой все равно ничего не слышал и не хотел знать, для него достаточно было этой шелковой женщины.

Да и сама Лепетунья выдумывала свои рассказы, поддаваясь не столько потребности, сколько привычке. В ней издавна жило неосознанное стремление чем-то дополнить мир, поставить рядом с существующими людьми еще и новых людей, добавить к случаям подлинным случаи вероятные или невероятные, каждый раз это приносило радость, она словно бы создавала новый мир, в котором жила и сама и одновременно стояла над ним, управляла этим двойным миром точно так же, как Воевода Мостовик мостом и Мостищем. Пока выдумываю - живу. Выдумка же, если она не закована в твердые границы разума или, точнее сказать, в надлежащие границы, может привести к разврату мыслей, откуда к разврату телесному - один шаг, и еще неизвестно, какое из этих прегрешений более страшное и угрожающее; по крайней мере, с первым человечество смириться не может никогда, в то время как на второе часто закрывают глаза, иногда же превращают его даже в своеобразную доблесть, хотя и старательно скрываемую...

Когда же к словам и выдумкам Первули прибавились теперь еще и подлинные действия, когда почувствовала она себя соучастницей тайного, греховного, творимого вопреки и независимо от всего, что происходило в это время в Мостище, душа Лепетуньи наполнилась гордостью и одновременно благодарностью к Немому, женщина никогда не отказывала ему в новых и новых встречах и послушно шла, куда он звал ее - то ли в лес, то ли на пустынные далекие пески днепровские, то ли на леваду под осокори. Над этими двумя не существовало власти ни Воеводы, хотя казалось, что он проникал даже в сны мостищан, ни Стрижака, который утверждался в Мостище все больше и больше, прикрываясь то Николаем-угодником, то и самим богом, что же касается власти бога, или дьявола, или иных сил высших и низших, то уже тут Немой и женщина смогли бы отбиться простой улыбкой, потому что сами были богами, сами творили высочайшее и уничтожались в нижайшем, чтобы возродиться снова для восторгов высоких и, можно сказать, священных.