Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)

С другой, интеллигентской, стороны имелись желание или необходимость примениться к новым, весьма своеобразным порядкам советского режима; легально продолжать свои исследовательские, коллекционерские, педагогические занятия, вообще развить общественную активность, причем в мало к чему обязывающей, политически нейтральной форме краеведческих встреч и бесед. До поры до времени это поощрялось. Недаром все активисты КГОК, по тем или иным причинам покидавшие Курск, запасались подробными справками о своем вкладе в губернское краеведение.

С обеих сторон – и большевистской, и интеллигентской – присутствовали культуртрегерские порывы к ликвидации неграмотности в крестьянско-мещанской России, ее просвещению в том числе по гуманитарно-исторической части. «Дореволюционная интеллигенция жила идеей просвещения народа („сейте разумное, доброе, вечное“), а власти в 1920-е годы эту идею поддерживали (ликбезы, рабфаки, лектории в церковных зданиях и т. д.). На этой почве мог возникнуть достаточно принципиальный альянс»[72], – отмечает А.А. Формозов.

К сказанному стоит добавить, что большевики, действительно ликвидируя в массовом масштабе элементарную, функционально-грамматическую безграмотность, заодно добивались политико-идеологического «зомбирования» малограмотного сознания научившихся наконец читать и писать простых людей в духе ненависти ко всему буржуазному, «бывшему» и надежды на радужные перспективы социализма, пролетаризации жизни. В «Революционном рабоче-крестьянском букваре для взрослых»(М., 1920) изображен, в частности, «зубастый, толстый, со звериным оскалом капиталист, стегающий кнутом маленьких сгорбленных пролетариев» [73]. Краеведы же дореволюционной закалки, даже не монархически, а демократически настроенные (вроде тех же отца и сына Стрельских, прятавших у себя при временной победе белых оригинал письма В.И. Ленина курским рабочим), органически не могли унизиться до подобных вульгаризации в своей просветительской деятельности. А их согласные со здравым смыслом попытки сблизиться с официальной политикой коммунистов чаще всего выглядели в глазах последних подозрительно.

На фоне общего обеднения, упрощения культурной жизни в послереволюционной провинции, краеведение, помимо всего прочего, служило одной из немногих отдушин для людей, привыкших к содержательному общению, общеполезному досугу. В тех условиях, когда: «Гражданина окликает гражданин: / Что сегодня, гражданин, на обед? / Прикреплялись, гражданин, или нет? / Я сегодня, гражданин, плохо спал! / Душу я на керосин обменял…» – горькая самоирония в 1920 г. рафинированного поэта из плеяды «серебряного века» (В.А. Зоргенфрея), застигнутого «военным коммунизмом». Русская интеллигенция после революции в своей массе оказалась заметно маргинализированной («стала ничем») по сравнению с кадровыми пролетариями и совслужащими («ставшими всем» в смысле бытовых привилегий – пайка, жилплощади, уважения окружающих, перспектив служебной карьеры).

Поэтому ностальгия по нормальной, дореволюционной жизни выражалась тогда, помимо прочего, и в краеведческих формах. Нередко на сугубо маниловский манер. Как в метаироничной передаче A.M. Ремизова: «Если бы им [Манилову и Чичикову] жить вместе, незаметно проходили бы часы деревенской скуки, изучали бы какую-нибудь науку – памятники древней русской письменности, словарь Даля, и потом рассуждали бы о мыслях и словах…»[74].

В списках членов КГОК встречаются лица, мало чем помогшие изучению древностей, но достаточно колоритные сами по себе. Вот, например, Леонид Дмитриевич Кашкин, вступивший в число советских краеведов 75 лет от роду. В членской анкете он представился как сын воронежского книгопродавца Дмитрия Антоновича Кашкина. «Мой отец, – с законной гордостью отмечает свежеиспеченный краевед, – первый учитель Кольцова, о чем говорится во всех биографиях поэта. Около 1850 г. отец ослеп и обеднел»[75], т. е. вышел из состава «мелкой буржуазии». Сам Л.Д. Кашкин, кандидат сельского хозяйства бывшей Петровской, затем Тимирязевской академии, служил с 1894 г. главбухом Курского акцизного управления, начальник которого, он же опытный археолог К.П. Сосновский, и заразил его, скорее всего, краеведческими интересами.

Сошлюсь еще на одну типичную среди пассивных краеведов 20-х гг. фигуру. Отставной курский адвокат Николай Владимирович Фабрикант (1867 г.р.) имел за плечами полтавскую классическую гимназию, юридический факультет Московского университета и Московское же музыкально-филармоническое училище. Когда-то сотрудничал с «Русскими ведомостями», «Русской мыслью» и другими повременными изданиями, «занимался литературой» и «всегда интересовался вопросами краеведения». В Курске он время от времени «выступал с публичными лекциями по музыке и общественным вопросам» [76]. В юнсекцию краеведов вступил также его сын Георгий (1905 г.р.), школьник.