Первопонятия. Ключи к культурному коду

В тексте человеческой жизни слова «свобода» и «судьба» всегда появляются вместе или подразумевают друг друга. Человек потому и не волен над теми или иными обстоятельствами, что имеет свободу воли.

Следует различать детерминизм, теорию полной обусловленности всех человеческих поступков, – и фатализм, по которому поступки приводят к заранее предопределенным, но непредсказуемым результатам. Например, экономический или исторический детерминизм марксистского типа предполагает, что поведение человека определяется условиями его материального бытия, системой производственных и общественных отношений. В детерминизме все предсказуемо, человек несвободен, его поведение объясняется совокупностью обстоятельств; здесь нет никакого места ни для свободы воли, ни для действий судьбы. Фатализм, напротив, предполагает отсутствие прямой соотнесенности между волей человека и волей судьбы. Человек волен поступать, как ему заблагорассудится, но последствия его действий от него не зависят[364]. Фатализм не просто верит в судьбу, но постоянно испытывает ее своеволием. В отличие от детерминизма, фатализм взаимно освобождает человеческую волю и законы бытия от необходимого соответствия друг другу.

Герои лермонтовского «Фаталиста» – Вулич и Печорин – испытывают судьбу, играют с нею и именно поэтому могут быть названы фаталистами: они антидетерминисты, люди свободной воли. «…Подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу», – говорит Печорин. Фаталист – это такое напряженное со-стояние с судьбой: глаза в глаза, лоб в лоб, как у борцов на ринге, когда отслеживаешь каждое движение зрачка или мускула – оно может оказаться роковым. Печорин выходит в зону абсолютного риска, где казака-убийцу можно в одиночку одолеть, а от прогулки с прелестной девушкой – погибнуть. «Зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?» Причем именно вера в судьбу подстрекает Печорина к своеволию. «…Я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает». Судьбу искушают, с ней сталкиваются, против нее восстают – судьбы нет там, где нет соответствующей интенции, человеческой «судьбонаправленности», в ответ на которую те или иные события становятся «судьбоносными».

Судьба и свобода

Итак, необходимость – это не исходная данность, а итог глубинного и трагического переживания свободы. Необходимость возникает на пределе свободы, как ее иное. Свободный человек свободен идти и дальше своей свободы, заходить за ее край, где он встречает свою судьбу.

Конфуций говорил: «Кто не признает судьбы, тот не может считаться благородным мужем… Благородный муж испытывает три страха: перед небесной судьбой, перед великими людьми и перед словами мудреца. Мелкие люди не знают небесной судьбы и не боятся ее, неучтиво обращаются с великими людьми и презрительно относятся к словам мудреца»[365].

Почему мелкий человек не знает и не боится судьбы? Да потому, что для него есть только непосредственная данность житейских дел, за пределы которой он не пытается выйти. Благо-родный – тот, кто чтит благо своего рождения и родителей, то есть основания своей судьбы. Без ощущения себя частью своего рода – а таково свойство благородного – не может быть и признания своей судьбы. Благородство и судьбоносность – это почти синонимы, почему о судьбе и говорят: «на роду написано». Свободный человек знает и то, от чего он несвободен, признает над собой власть рода и действие судьбы.

Для философа-стоика Сенеки сознательная покорность судьбе – тоже знак высокого мужества и добродетели: «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем лишь одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов природы. Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет»[366]. Сенека советует добровольно подчиняться судьбе, но именно эта добровольность («кто хочет») и определяет способ действий судьбы, мягкий или жесткий. У человека есть выбор: если бы он не мог противиться судьбе, то не было бы и достоинства в послушании ей.

И страх судьбы, о котором говорит Конфуций, и послушание судьбе, которому учит Сенека, исходят из человеческой свободы. Страх судьбы – это еще одно переживание этой свободы, так сказать, «от противного». Бояться судьбы – признавать за ней такую же неподвластность моим желаниям и намерениям, как я неподвластен простой силе обстоятельств. Обходя одно за другим все обстоятельства как препятствия, я не могу обойти судьбу как последнюю не-обходимость. Но, именно признавая ее власть над собой, я и совершаю последний доступный мне акт свободы.

Теперь перейдем от древности к классике Нового времени: еще два примера, позволяющие понять соотнесенность судьбы со свободой.