Первопонятия. Ключи к культурному коду

Почему это нагромождение событий нужно именовать судьбой, если им явно недостает последовательности, если судьба все время сбивается с толку, чего-то недоучитывает, действует методом проб и ошибок? Может ли судьба «дать маху», уместен ли такой антропоморфизм? Если действия судьбы зависят от везения и удачи, то нет ли над судьбой Федора и Зины еще какой-то другой судьбы, а над ней – еще одной «судьбы судьбы судьбы», и так далее до бесконечности?

Можно, конечно, рассуждать и так, что порядок судеб бесконечен, над одной судьбой возвышается другая и восходит к последней непреложной Судьбе всех судеб. Но на том участке взаимоотношений человека и судьбы, который нам дано наблюдать вместе с Набоковым, видно, что события, происходящие с героями, столь же судьбоносны, сколь и сама судьба человечна, не застрахована от ошибок. В той мере, в какой Федор предоставляет судьбе право вторгаться в свою жизнь, судьба предоставляет Федору право отклоняться от ее предначертаний. Между ними – отношение двух «обходительностей», двух жестов уступки.

Судьбе свойственна не только ирония, но и самоирония. Судьба подсмеивается над героем, который, предполагая сделать одно, делает совсем другое. Но судьба и сама не знает, что выйдет из ее заготовок, и многие поступки подопечных оказываются для нее сюрпризом. Это ничуть не исключает новых мотивировок и перекодировок, по которым видимая промашка судьбы оборачивается ее тайным умыслом. Так, Федор и Зина только потому не съехали раньше со щеголевской квартиры и не поселились вдвоем, что «эта внешняя помеха была только предлогом, только показным приемом судьбы, наспех поставившей первую попавшуюся под руку загородку, чтобы тем временем заняться важным, сложным делом, внутренней необходимостью которого была как раз задержка развития, зависевшая будто бы от житейской преграды».

Далее, не только промахи судьбы могут быть переписаны в ее пользу, но и сетования на них могут повлечь ее ответные действия. «Смотри, – сказала Зина, – на эту критику она может теперь обидеться – и отомстить». Иными словами, в отношениях человека и судьбы каждый новый жест может поменять значение всех предыдущих. Эта прихотливая игра намерений между человеком и его судьбой не есть просто недоделка набоковского романа: без нее не было бы свободной воли, а значит, и самой судьбы.

Речь, обреченность и рок

У растений и животных есть природа и среда, есть субстанция, форма, идентичность, внутренняя и внешняя данность, но позволительно ли говорить о судьбе растения или животного? Чтобы иметь судьбу, им не хватает главного – сопротивления судьбе, точнее, сопротивления тем данностям, которое превращает их в судьбу. Судьбы нет там, где есть совпадение с порядком вещей, где растение растет, а животное живет.

Судьба возможна лишь потому, что есть «я», которое бросает вызов всем данностям – и этим вызовом превращает их в судьбу. Судьба – раздвоенная суть человека как судящего и судимого. Корень понятия судьба – «суд». Иов подлежит высшему суду – и сам вызывает Бога на суд. «Вот, я завел судебное дело; знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? <…>…Зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне» (Иов. 13: 18, 19, 22). Судьба – имя той силы, которая судит человека, потому что он сам судья мира. Человек-судья и бытие-судьба возникают вместе и наперекор друг другу, как достойные соперники. Встречные иски человека и бытия образуют судьбу.

Человек – судьбообразующее существо именно потому, что он вырывается из порядка вещей. Изрекает свое слово – и поэтому слышит предреченное ему. «Рок» – недаром того же корня, что и «речь». Человек есть существо рекущее – и потому рекомое, подлежащее року, то есть слову и приговору свыше. Как субъект речи, он обречен быть и ее объектом, не в том поверхностном смысле, что говорят о нем, а в том, что говорят «им»: он сам «изречен», «сказан», и этот Логос укоренен в его бытии вместе с возможностью его собственного Голоса. Такова этимология и латинского «fatum» – это причастие среднего рода прошедшего времени от «fari» – сказать, то есть буквально «нечто сказанное, изреченное» (свыше). Именно эту изреченность самого себя человек нарекает роком.

Представление о том, что человек должен осилить свою судьбу, стать выше ее, взять в свои руки и т. д., находится еще внутри античной традиции. К ней же принадлежит и известное бахтинское изречение: «Человек или больше своей судьбы, или меньше своей человечности»[367], где судьба понимается именно как предзаданность и обреченность, чему противостоит человеческая воля к самоопределению. Судьба – цепь, которую человек должен разорвать; одежда, из которой он должен вырасти; среда, из которой он должен вырваться; закон, который ему предстоит опрокинуть.