Первопонятия. Ключи к культурному коду

Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.

В одном этом четверостишии переданы все основные свойства душевности:

лиризм: «моя бедная юность»;

симпатия: «добрая подружка».

Соединение того и другого, общительное соединение двоих в надежде преодолеть уныние и скорбь, вместе обрести сердечное веселье: «выпьем с горя; где же кружка? сердцу будет веселей».

Душевность в кругу родственных понятий

Нужно отличать душевность от доброты. Трудно представить себе душевного человека злым, но и добрым он быть не обязан. Есть добрые люди, готовые на многое для своего ближнего: поделиться насущным, дать приют бездомному, усыновить сирот, навсегда осложнить и даже испортить себе жизнь этим соучастием к чужим бедам, – и тем не менее душевностью они не отличаются, напротив, могут при всем этом быть сухими, замкнутыми, даже жесткими по характеру.

Нужно отличать душевность от эмоциональности, с которой ее легко спутать. Человек живет, действует, говорит с полным вложением чувств. Страдает от любви. Бурно восхищается, гневается, негодует. Значит ли это, что он душевнее того, кто ведет себя разумно и сдержанно, не давая воли своим чувствам? Очевидно, крайне эмоциональный человек, попавший под власть страстей, может быть лишен душевности.

У душевности есть несколько близких понятий, которые, по сути, являются ее составляющими: искренность, теплота, участливость, сердечность, задушевность. Искренность – это способность души проявляться вовне, те искры внутреннего огня, которые она разбрасывает вокруг. Отсюда и теплота, исходящая от душевного человека: тот жизненный огонь, который в нем горит, согревая окружающих. Голые, несдержанные эмоции могут обжигать – гневом, желанием, любовью, ненавистью. Но душевность, в отличие от страстности, не бывает обжигающей, она только согревает, сдерживает и укрощает внутренний огонь, превращает его в тепло, поскольку она не только о себе, но и о другом, она не просто выражает себя, но открывает в себе место для другого. Отсюда и такое свойство душевности, как участливость, то есть участие в жизни другого хотя бы вниманием, но также и пониманием, сопереживанием, советом, – способность воодушевлять и даже вдохновлять, то есть делиться с другим силами души.

Душа, по древним и до сих не изжитым поверьям, обитает в сердце[121]. Сердечность – одна из важнейших сторон душевности – это способность принимать другую личность близко к сердцу, не только входить в ее мир, но и впускать в свой. «Сердечный» человек часто означает «радушный», «гостеприимный», оказывающий сердечный прием.

Внешние проявления душевности обозначаются словом «задушевный». Бывает задушевный разговор, беседа, общение, песня, слово, голос: за ними слышится душа. Задушевность – более узкое свойство, чем душевность, охватывающее тот круг предметов или поступков, где выражается душа: в мире явлений или в отношениях между людьми. Отсюда и такие выражения, как «задушевный друг», «задушевная подруга».

Мягкий язык, слабое знание, нечеткая логика

Попытаемся определить душевное в более конкретных терминах. Философ и математик Василий Налимов в своей книге «Вероятностная модель языка» проводит различие между жесткими и мягкими языками, исходя из того, дискретны или континуальны по значению его единицы, строго-однозначны, как термины, или расплывчато-многозначны, как символы. Предельно жесткий, однозначный язык – математические формулы. Предельно мягкий, многозначный – поэзия, живопись. Душевное не дискретно, а континуально. Душевное слово семантически, а часто и интонационно протяжно, оно еще не оторвалось от дыхания, в нем сильнее ощущаются гласные, чем согласные. Больше всего противопоказана душевной речи строгая чеканка, произнесение по слогам: «Я те-бе го-во-рю, из-воль вы-слу-шать!» Душевное слово может быть каким угодно, только не чеканным, не размеренным, не слишком артикулированным. В русском языке, с его длинными словами, протяжной огласовкой, большой простор душевности, которая не уторапливает речь, не сжимает ее в смысловое ядро, в информационный минимум, но растягивает во времени.

Как заметил еще В. Набоков, «телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски…»[122] Перечисленное Набоковым имеет прямое отношение к душевности, которая смотрит на мир как бы через дрожащий хрусталик глаза, затуманивающий картину.