Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

Маленький колокол убогой колоколенки тоненьким голоском позвал всех к поздней обедне. К монастырю со всех сторон тянулись уже богомольцы, и дальние с котомочками и подожками, и окрестные крестьяне, серые, бедные люди в домашних сермягах и чистых, по случаю воскресенья, лапотках. Было известно, что сегодня служить будет сам старец Нил, и потому народ шёл в церковь охотнее обыкновенного.

— Не пойдёте ли помолиться с нами? — ласково спросил Нил Тучина и Терентия.

— Спасибо, отче, — так же ласково ответил маленький боярин. — Мы уж в свой нерукодельный храм пойдём.

— А я сегодня постоял бы, — сказал Терентий. — Давно уж не бывал я у обедни.

— Такты иди, — сказал Тучин. — А я тут подожду тебя.

В маленькой бедной церковке из сосновых брёвен, обвешанных местами янтарём душистой смолы, началась служба.

Нил в своем уединении временами шагал точно по вершинам веков, продумывая те думы, которые до него сотни и сотни лет думали люди и в африканских пустынях, и в солнечной Элладе, и в скитах Сирии, и на берегах Геннисаретского озера, намечая пути тем людям, которые будут жить после него века. В душе его торжественно звучали голоса веков и народов. В его душе была безбрежность мира. Но теперь, в эти умилённые минуты, он легко снизился до этой бедной церковки, до этой тёмной деревенской толпы, которая внимала ему, и, вкладывая всю душу в каждое слово своё, он искал и находил пути к этим лесным сердцам, затеплившимся вкруг него, подобно чистым лампадам: никто не умел так брать эти сердца в светлый полон, никто не поднимал их так просто, без всякого усилия горе, туда, откуда лился свет невечерний, свет незримый, свет тихой радости всему, что есть в жизни.

Строго и торжественно отвечал тихому старцу монастырский хор. В других монастырях держались пения демественного, то есть басами и тенорами, но у Кирилла Белозерского придерживались старинного, столпового — одними басами, пения, и глубокие, суровые голоса эти, подобные колоколам, как нельзя более шли ко всей этой бедной северной природе, к этой бедной церковке, к этой бедной крестьянской толпе, ищущей тихого пристанища в земных скорбях своих. Терентий чувствовал, как при умилённых возгласах тихого старца слёзы выступают у него на глазах, — тут слёз никто не стыдился, — текут по ввалившимся, обожжённым в Новгороде щекам и теряются в клокатой бородёнке. Не нужны были бродяжке ни образа, ни дым кадильный, ни малопонятные воздыхания хора, ни даже слова старца священника, но они ничему в нём не мешали, и много пострадавшая от людей душа его легко подымалась над землёй и умилённо припадала к подножию светлого престола Того, Который только Один в мире и бесспорен.

Замешавшись в толпу, повесив голову, не молясь, стоял в церковке новый инок Вассиан и слушал мрачные напевы своей взбаламученной души. В обстановке храма, под молитвенное пение хора суровых голосов всё в ней окрашивалось особенно ярко — и то, что раньше было смутно, теперь делалось понятно и углублённо. Самое тяжкое в жизни для него было то, что он ничего не знал наверное, что ни на чём не мог он успокоиться окончательно. Всё, что знал он наверное, это только то, что тесно ему в мире невыносимо, что люди точно душат его. Ну, есть среди них такие, как Нил, как Тучин, как Павел, как бродяжка простодушный Терентий, но они словно для того только и существуют, чтобы ещё гаже виделись остальные. И единственная подлинная радость гадов этих давить, не давать им покоя, отравлять им всю жизнь. Раз своим присутствием смердящим отравили они всю вселенную, так чего же и жалеть их? «А Стеша?» — нежно пропело в душе. Он тихонько потрогал ладанку её, и вспомнился ему чёрный, сырой вечер, и запах соломы, и жаркий шёпот её. Кто знает, может быть, он всё же нашёл бы с ней счастье. Но не принимает сердце, что она была женой Андрея. Ему надо всё, всё, всё, до последнего уголка души, а так, чужое, захватанное, нет!..

И он думал отравленные думы свои, а вокруг него, вздыхая, плача, тихо молились мужики в лапотках, бабы сморщенные, и, хотя не понимали они ничего из того, что свершалось у алтаря, были они все умилены и согреты тихим старцем и чувствовали себя хоть на время в надёжном пристанище.

А тем временем пока в бедной церковке, в убогой ризе, над бедной толпой торжественно совершал богослужение тихий старец — старец великан, старец ребёнок, — на опушке звенящего вешними песнями леса, на берегу тихо-светлой Шексны, припав к пахучей земле, лежал маленький боярин и, всё забыв, привычно, доверчиво, сладостно исповедовал ей, Матери-Деве, грехи свои вольные и невольные, словом, делом и помышлением. И он ясно слышал ответы её, благословляющие и ласковые.

XLV. НЕИЗБЕЖНОЕ