Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

— Будь ревнитель ко Господу Богу, — воскликнул он в сторону Ивана, — не попусти еретикам хулити имени Христа Бога, помяни Владыки своего Христа человеколюбие, колико ради тебя сотвори: небо, солнце, луну и звёзды, землю, море, источники и реки, и вся движущаяся в них, и яже по воздуху летающая, всё тебе даде и надо всеми царём тебя постави. Бог вольную и бесчестную страсть претерпе тебе ради и будущая благая тебе обеща, и царство небесное, и с ангелы житие, а ты не хощеши злодейственным еретикам воспретите, восстати, устрашити!

Отцы со всех сторон с христианскою укоризною смотрели на великого государя: неужели и сие красноречие не подвигнет его на брань с воинством сатаниным? Но Иван был хмур: весь этот шум только утомлял его. Данила Агнече Ходило наддал:

— Все меры кротости и любви исчерпаны, приспело время брани! — возгласил он, пламенея. — Восставим падших, взыщем заблудших, обратим прельщённых: овех сладостными словесы и сладостнейшими беседами и тихими и мягкими врачевании пользовати, овех же свирепо и страшно и жестоко противу недугу врачевания приносити, точно милостивно, человеколюбно, душеполезно, спасительно. Языком страшно и свирепо глаголя, душою же и сердцем милостию разливался. Да, отцы и братие, ревность и ярость о Господе должны мы имети, любомудрствовати свободно над страстьми…

Тихие, сочувственные возгласы с мест, скорбное помавание глазами, вздохи смиренные — всё ясно говорило, что огромное большинство собора на стороне Иосифа. Но недаром крепили душу свою в тиши лесов заволжские старцы: не убоялись они встать против этой бури сладчайшего человеконенавистничества.

— Не подобает нам судити никого, ни верна, ни неверна, — едва слышно прошелестел весь от старости прозрачный старец Паисий с бородой впрозелень, в жалкой ряске и клобуке порыжевшем. — Нам подобает только одно: молитися о всех. А в заточение или, пуще того, казни смертной никак нельзя предавати никого же.

Чёрная рать негодующе зашумела: а поруха Святой Церкви?.. Га! О том старец не думает… Им в лесах-то гоже, не дует, а ты погляди-ка вот тут, до чего осмелели, дерзкие: в лицо уж ведь смеются православным!

— Вот ты поминал Моисея, — когда злой галдёж немного стих, обратился старец Нил к Иосифу. — Моисей скрижали руками разбил, то тако есть, но егда Бог хоте погубити Израиля, поклонявшегося тельцу, тогда Моисей стал вопреки Господеви и рече: «Господи, аще сих погубите — то мене преже сих». И Бог не погуби Израиля Моисея ради. Видеши, господине, яко любовь к согрешающим и злым превозможе утолити гнев Божий!

«Иосифляне» гневно зашумели.

— Миловали, довольно миловали! — весь красный, кричал пламенно Геннадий новгородский. — А что, они смирились, принесли плод, достойный покаяния? Их помиловали, а они ничто же иное смышляли, но точию свести и погубити, якоже волк, якоже змия: лукавствуют и прельщают и в ереси погибные отводят живущих в простоте.

Поднялся инок Вассиан, в миру князь Василий Патрикеев, величественный и строгий в чёрной, широкой мантии своей, с горящими ненавистью и отвращением глазами, бледный.

— Господь не велел осуждать брата, и одному Богу надлежит судити согрешения человеческие, — сказал он надменно. — Не судите и не осуждены будете, сказал Господь. И когда привели к Нему жену, взятую в прелюбодеянии, тогда премилостивый Судия сказал: кто не имеет греха, тот пусть первый бросит в неё камень. Если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать согрешившего брата, то значит, что ты держишься субботства и Ветхого Завета. Ты говоришь, что Пётр-апостол Симона-волхва поразил молитвою — сотвори же сам, господин Иосиф, молитву, чтобы земля пожрала недостойных еретиков! Ты говоришь, что катанский епископ Лев связал епитрахилью волхва Лиодора и сжёг при греческом царе — зачем же, господин Иосиф, не испытаешь своей святости: свяжи архимандрита юрьевского Кассиана своею мантиею, чтобы он сгорел, а ты бы его в пламени держал, а мы тебя из пламени извлечём, как единого от трёх отроков!

Все переглядывались: какова дерзость! Собор бурно зашумел. «Заволжцы» с печальными улыбками смотрели на неистовствующих отцов.

— Есть и такие, которые явно на сторону еретиков не преклоняются, — кричал какой-то высохший и бледный монашек, — а в носу тоже, поди, какие черви завелись! Разве мы не ведаем, сколько теперь таких, которые и Святых Даров не емлют? А что вещевал о них святой митрополит Пётр? «Тех, которые Святых Даров не емлют, — глаголет владыка, — попы не должны и благословлять, а если на пиру окажется или на братчину явится недароимец, и вы, попове, шлите их вон, а с ними не пейте, ни яжьте, ни хлебца Богородицына им дайте, потому что недароимец не христианин и лутче бы такому не родиться. На что ся надеет? Творится человек Божий, и тела Христова не принимает. Но вы, попове, не благословляйте их и в церкву их не пущайте: то ходят пси».

— А святой митрополит Алексей, — поверх взволнованных клобуков кричал другой, — не говорил ли, что причащаться должны все, ибо овца знаменная неудобь украдома есть?