Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

«Бысть во всей Руси радость и веселие, яко очисти Господь Бог Московское царство совершением и конечным радением и прилежанием боярина князя Димитрия Михайловича Пожарского и нижегородца Козьмы Минина, и иных бояр, и воевод, стольников, и дворян, и всяких людей. И за это им зде слава, а от Бога мзда и вечная память, а душам их в оном веце неизреченная светлость, яко пострадали за православную христианскую веру и кровь свою проливали мученически. И на память нынешним родом вовеки. Аминь».

Москва Царей

I

Меня, о солнце, воскреси

И дай мне на Святой Руси
Увидеть хоть одну денницу.

Кн. Одоевский

На Сыропустной неделе [136]в последнее воскресенье перед масленицей на Москве свершилось действо Страшного Суда. Действом открывались дни московского великого покаяния и милосердия, благостыни, добра.

Красота Московии и, может быть, вся красота, сила и свет русского духа, какой ещё дышит в нас, — всё от тех дней удивительной благости Москвы, больше трёх веков тому назад…

В воскресенье перед масленицей патриарх Московский с сонмом священства под пение стихир свершал таинственное действо Страшного Суда.

На площади за алтарём Успенского собора ставился образ Страшного Суда.

Смолкало пение, все опускались на колени. Один патриарх подходил к образу в своей тёмно-лиловой мантии и белом клобуке. Полотенцем патриарх утирал образ.

Для нас, потомков, уже невнятно и странно то, что было понятно предкам, как патриарх на деннице [137]в молчании всея Москвы утирал образ Страшного Суда, чтобы перед каждой душой яснее проступил, открылся грядущий Суд Божий.

И до того как патриарх утирал полотенцем образ, московский царь уже начинал дни покаяния и милости.

Часа за три до света государь по спящей, тёмной Москве тихо обходил, пеший, московские темницы, остроги, богадельни, где лежали раненые, и сиротские дома.

Там государь из своих рук раздавал милостыню и даровал освобождение.

Так было почти четыреста лет назад в той Московии, которую кто только не ленился называть варварской, заушать и поносить. Но если сравнить ту древнюю страну отцов с тем, что творится в теперешнем трупном царстве, — та Москва четырёхсотлетняя, давняя, где сам государь странствовал по нищим, старым и страждущим, покажется потомку Царством Небесным…

В день действа Страшного Суда в государевом дворце, в Золотой и Столовой палатах, накрывали ещё громадные столы…

Государь звал к себе в гости всю московскую нищую братию.

Совершенно удивительна высота человеческого христианского образа Московии в тех трапезах нищих с самим государем.

Такой милосердный обиход установился на Москве после Смутных времен. Страна отцов как будто уже находила тогда чудесное и необыкновенное разрешение всех общественных противоречий, устанавливала удивительное царство мира и справедливости со своим государем и патриархом, Земским собором и с обиходом добродеяния. Нельзя забывать, что каждое деяние государя повторял по мере своих сил каждый московский человек…

И как передать этот удивительный образ Московии, когда в тумане, нанесённом с улиц, в тряпье и в гноище, рваная, нищая, лапотная Москва, в кафтанишках на ветру дрожащая, со слезящимися глазами, гремящая костями на тележках, с пением стихов, вся шла в царские палаты, озираясь на роспись стен, на золотые и синие многочтимые ангельские силы и воинства, и рассаживалась за убранные столы…

А к нищей братии всея Руси выходил государь в золотой шапке с играющими алмазами, в сафьяновых сапогах, унизанных жемчугами, — как небесное видение — и садился с нищими за один стол.

Так было. Так из года в год свершалось в Москве. Именно так создавался дух Святой Руси.

И был в том залог; свет преображения необыкновенного, какое несла в себе Московия, и, может быть, донесла бы и довершила, если бы её нетерпеливый и бурный сын, гигант с трясущейся головой, в жажде могущества не погнался бы за немецким барабанным боем, лаврами, громом пушек и фейерверками с горящими вензелями…

Обход царём темниц и острогов и царские трапезы с нищими были не «буквой», это было самое глубокое, таинственное дыхание Московии — Царства Милосердного, — и свидетельство тому хотя бы, что в Золотой палате с царём делили хлеб не какие-нибудь десятки принаряженных попрошаек, а к царю в гости приходила воистину вся нищая Москва.

Так начинались прощёные дни Великого поста.

Государь просил прощения у патриарха, у царицы. Прощались с царицей её верховные боярыни, мамы, казначеи, постельницы, мастерицы. Государь в Архангельском и Благовещенском соборах просил прощения у гробов своих родителей.

В те дни, когда Москва просила прощения друг у друга и у отцов своих, государь прощал и освобождал колодников, «которые, в каких делах сидят многие лета».

В прощёные дни царём прощались и старые вины.

Тянулись дни Великого поста.

Наша деревенская, наша истовая страна отцов со всех краёв посылала к государеву двору из монастырей ржаной хлеб, капусту, монастырский квас.