Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

При царе Алексее Михайловиче особенно славился печением ржаного хлеба и пенными квасами монастырь Антония Синайского под Холмогорами. Со всей простодушной наивностью посылали своим государям на Москву квашеную капусту, ржаной хлебушко да пенничек [138]Коломна и Можайск, Устье Борисоглебское и Никола Угрешский, и Звенигород…

А на Благовещение [139]патриархом совершался чин преломления хлебов.

За всенощной в Благовещенском соборе патриарх благословлял и преломлял благодарные хлеба, а с ними разливал по кубкам вино.

Укруги хлеба, ломти калачей и кубки вина раздавались за всенощной всему народу. Первый же укруг хлеба, первый ломоть калача и первый кубок получал из рук патриарха краса-государь.

На Благовещение государь во второй раз созывал к себе за стол московскую нищую братию, сирот и калек. Это была благовещенская трапеза.

От 1664 года сохранилась запись столового счёта. Какую же, действительно, сказочную великолепную уху варили царёвы повара и поварихи для его нищих гостей в громадных царских котлах! Для ухи было куплено двадцать три щуки, каждая «в три чети длиной», а три чети — это аршин с лишним. Язей же, карасей и окуней рассольных было просто «бессчётно»…

Так начиналась благостыня московская — посещением темниц и острогов, освобождением колодников в прощеные дни и двумя великими царскими трапезами для нищей братии — сыропустной и благовещенской. И свершалось так из года в год. На том и стояло царство Московское.

Подходило между тем Вербное воскресенье.

В неделю ваий [140]свершалось шествие на осляти.

Это было всенародное зрелище смирения царя. Патриарх олицетворял образ Христа, Москва, как новый Иерусалим, встречала Его «осанной», а московский царь, пеший, вёл под уздцы белого Христова коня.

Русская жажда преображения всего земного в небесное и воплощения небесного в земном была в таком сочетании патриарха на белом коне и пешего царя перед ним.

Иностранцы Маржерет, Вер, Гаклюйт, Олеарий с одинаковым изумлением описывают величие этого шествия.

Из Успенского собора выносили высокую украшенную вербу. Под нею с пением стихир шло пять отроков в белых одеждах. За вербой начиналось шествие больше чем тысячи отроков, в белых одеждах, с горящими свечами. Это было белое шествие.

Потом несли хоругви и образа. Это было золотое шествие: золотые хоругви, священство в золотых и цветных парчовых ризах. За священством в золотой парче, в алмазах и жемчугах шло пешим боярство.

Белое и золотое шествие внезапно прорывалось красным: снова шли отроки, но уже в красных одеждах. Они замечательно назывались на Москве — пламенниками.

Пламенники сбрасывали с себя красные одеяния, расстилали их перед белым конём.

Перед конём шёл государь. Он вёл за уздцы белого коня. Конь был весь покрыт ослепительно белым сукном, и его голова была в московском белом капуре.

Царь вёл коня под уздцы. На коне — патриарх. В его левой руке окованное золотом Евангелие, правой он благословлял московский народ.

Шествие двигалось за Спасские ворота до Покрова, к Василию Блаженному.

Хрустальные кресты и рапиды несли московские протопопы.

За протопопами шли московские соборные ключари. За ключарями, в цветных ризах, — духовенство всея Москвы.

На Лобном месте патриарх сходил с белого коня и подавал государю палестинскую пальмовую ветвь и русскую вербу.

II

О Боже мой, кто будет нами править?

О горе нам! [141]

Пушкин

Сколько бы веков ни прошло и как бы ни был отдалён потомок, навсегда затаилась в нём память о милосердном свете древнего Московского царства.

Милостыня нищей братии, посещение острогов, темниц, освобождение заключёнников, прощение вин перед лицом всепрощающего Господа — так каждый год, от века в век, покуда стояло Московское царство, волнами света поднималось, разливалось его милосердие.

Немеркнущий свет Московии — милостивый свет — одна из самых таинственных и прекрасных частиц русской души. Мы гордо любим гром Полтавы, но за громом империи мы всегда чувствуем свет тишайший, необыкновенный, незаходимый свет царства Московского, чудесного, невнятного и умолкшего, как молитва.

Царь на Страстной опять посещал заключёнников и освобождал колодников. Страстное освобождение было вторым по счёту после прощёных дней поста.

«Ежегодно в Великую пятницу, — записывает англичанин Коллинс, — царь посещает ночью все тюрьмы, разговаривает с колодниками, прощает преступников…»

Страстная ночь. На высоком Кремле перекликаются стрельцы, ночная сторожевая стрела: «Славен город Москва, славен город Ростов, Суздаль, Архангельск…» Ночная стрела помянет все города Московской державы, Дома Пресвятой Богородицы.

На улицах тишина. Москва курится ночным паром. Едва светится кафтан государя. Он едет с боярами от заставы к заставе. Он идёт в тюрьмы.

В Страстную ночь в острогах теплились свечи. Всё было прибрано. Там и злодей на цепи, вклёпанной в стену, надевал заветную чистую рубаху, и под недужным вором постилали солому. В темницах, куда и свет не западал никогда, горели свечи, как в церкви. Колодники ждали красу-государя.