Первопроходцы

– Меньше, чем на Колыме, – хмуро ответил Чукичев, – но есть, вылинял. Уже промышляют.

Посыльные вернулись к отряду, собрали казаков в круг, рассказали об алазейской и индигирской беде, о просьбе здешних служилых людей. Беглые уже подновили избенку и баню, сделали запас дров. Одни ругали Горелого, что попустил ясачным напасть, другие поносили приказного Власьева, который обязан был воевать и подводить бунтовщиков под новые присяги государю, а не пить брагу на Яне. Осталось невысказанным – зачем прельстились зимними индигирскими промыслами и не зимовали на Яне? Но, отказать в помощи терпящим бедствие беглецы не посмели.

Через день отряд двинулся к Среднему индигирскому зимовью, соединился с немногими людьми, приведенными Горелым, и пошел на юкагиров за шиверы. Воинское дело всем было в обычай. Бунтовщики действительно построили крепость. Едва отряд казаков и промышленных стал подходить к ней, его осыпали градом стрел, подкрепляя оборону выстрелами из пищалей. Стадухин увел людей за редкие деревья, велел сечь засеку на краю леса. Под ее прикрытием казаки и промышленные поставили тын в сорока шагах от юкагирской крепости, затем начали собирать такой же в двадцати шагах. Казаки злились из-за долгой осадной работы, рвались на приступ. Михей убеждал, что все окупится: поваленный лес пойдет на строительство коча, он берег порох, свинец и людей. И все же Матюшку Медного убили из пищали. Как только казаки выставили острожную стенку в двадцати шагах от крепости, идти на нее за щитами не пришлось: юкагирские тойоны вышли из укрытия. Горелый взял толмача Аребутку, отсиживавшегося в лесу и отъевшегося на индигирских кормах так, что переваливался с ноги на ногу, как пузырь. Вдвоем с ним пошел договариваться о мире. В крепости укрывалось до двухсот мужчин, женщин и детей. Как обычно после погрома, они дали двойной ясак и детей в аманаты. Мир был восстановлен. Отряду Стадухина достались несколько собольих половиков, душегрей, юкагирская крепость, срубленный лес и многие благодарности Горелого с Чукичевым. Андрейка грозил написать воеводе, как Власьев попивал брагу, когда на подчиненной ему реке лилась русская кровь. Но по лицам товарищей Михей видел: ни добыча, ни благодарности и угрозы Горелого никому не в радость. До Рождества две недели, с Рождества до Святого Крещения на всякое убийство запрет. Для промыслов оставалось меньше двух месяцев.

В пути с Яны на Индигирку среди беглых казаков случались раздоры и драки, но Стадухину удавалось удерживать мир. От зимнего невезения ссоры стали чаще и злей. Осерчав на придирки Артемки Солдата и Павла Кокоулина, обособились Иван Пинега и Никита Семенов, к ним примкнули недовольные Митька Васильев и Федот Ветошка. Вскоре после Евдокеи-свистуньи, когда была поделена добыча, они переругались со всеми и ушли в Среднее зимовье к Федору Чукичеву.

Оставшиеся со Стадухиным беглецы в начале марта заложили остов коча и стали распускать на доски срубленный зимой лес. В апреле по обнажившемуся льду реки Бугор с Казанцем ходили искать кокоулины * ( березы с корнем, отходящим от ствола под прямым углом. В  строительстве кочей использовались в качестве шпангоутов) и наткнулись на следы ватаги, незадолго прошедшей в ясачное зимовье. Неделей позже на стан вышли трое власьевских людей, посланных просить у Горелого и Чукичева толмача. От них Стадухин узнал, что весной власьевский коч раздавило льдами, а его ладейка осталась цела благодаря стараниям Юши Селиверстова. Власьев с охочими людьми и Дружинкой Чистяковым по мартовскому насту за четыре недели перешел на Индигирку и собирался идти дальше, на Колыму. Якорь и корабельные снасти его люди волокли нартами. На удачливых власьевские охочие не походили. Юшка Трофимов ругал приказного придурошным, сказал, что на волоке тот до смерти забил казаков Парфена Григорьева и Кузьму Ферапонтова.

– Не до смерти! – смущенно поправил спутник. – Но побил. А те пошли назад и замерзли.

Новости с Яны показались Стадухину хорошими, но его казаки ругались, что пошли на Индигирку в зиму, хвалили власьевских людей и с неприязнью поглядывали на недостроенный коч, вымещая на нем свои неудачи. Михей чувствовал недосказанное. Власьевские ушли в Среднее к Чукичеву, но вскоре вернулись с Иваном Пинегой и Никитой Семеновым.

– Мишка, отдай нам Аребутку! – стали требовать толмача.

– А хрена моржового? – вспылил Бугор. – Мишке до Аребутки дела нет, это мы его брали в Жиганах!

– И мы тоже! – заспорили отколовшиеся беглецы.