Первопроходцы

Со слов вернувшихся казаков Семейка с Никитой поняли, что Селиверстов не оставил умысла объявить коргу найденной им со Стадухиным и обвинить самовольных приказных Дежнева и Семенова с их воровским сбродом, что выбрали кость на себя. Бугор с Ветошкой и Евсейкой отказались подписывать ту жалобную челобитную. Торговым людям такой поворот в анадырских промыслах не нравился.

– Я этого козла давно знаю! – водя по сторонам настороженными глазами, скулил Анисим Костромин.

– То я его не знаю! – поддакнул Никита Семенов.

– Если упрется – в штаны наложит, но будет стоять на своем! Надо писать встречную челобитную.

Дежнев таращился в угол и яростно чесал бороду.

– Свидетелей-то у него нет! Разве Пашка-Зараза подпишется под ложью? – рассуждал, благодарно поглядывая на вернувшихся казаков. – Спаси вас Господь! Ты, Васенька, хоть и горячий, а не подлый. Ну чем мы тебя обделили? Пай давали равный, по жребию. Зачем сеешь раздор?

– Не могу терпеть несправедливость… Почто мне такая доля? – огрызнулся Бугор.

– После у Господа спросишь! – встревоженно оборвал его Костромин. – А пока надо писать встречную: не были Юшка с Мишкой на нашей корге. Он, луженая глотка, хочет весь зуб прибрать.

– Надо! – согласился Дежнев и вопросительно взглянул на Казанца.

– Есть бумага! – ответил тот. – От Стадухина осталась.

– Грех на нас! – со вздохом признался Бугор. – Одну жалобную челобитную от Селиверстова подписали: про то, что вы, Семейка и Никитка, не радеете государю и разогнали от зимовья ясачных юкагиров.

– Ты же знаешь почему! – вспылил Никита Семенов.

– Чтобы частокол не ставить! – громче и злей ответил Бугор.

– Там ругаются, здесь ругаются, заткнуть бы уши! – проворчал Ветошка.

– Вот построю избу, один буду жить. – Помолчав, добавил со вздохами: – Подписали по горячности. Злы были на вас, а он подсунул готовый лист. Сказано ведь, нельзя не быть соблазнам, но горе тому, через кого они приходят!

Выговорившись, Федька побагровел, засопел и умолк. Новая затевающаяся распря прекратилась в самом начале. Пока мужчины бранились, Васькина якутка с удобством устраивалась в избе, поддерживала огонь, варила рыбу, пекла икряные лепешки, но знаки внимания и заботы оказывала только седому Бугру.

Весна была голодной: последнюю рыбу доели на Сретенье, кормились зайцами и куропатками. Проваливаясь в раскисающие к полудню снега, дикие олени потянулись на север. Оленихи телились в самое неподходящее время. Волки и люди кормились ослабленными важенками и телятами, которых догоняли: одни на лыжах, другие на широких лапах. Люди радовались, что весна выдалась ранней и теплой. Еще не вскрылась река, а гнус ожил. Солнце палило по-летнему, журчали ручьи, вода бежала по льду, затем река взорвалась, Анадырь взбесился и стал подступать к избам. Насельники кинулись спасать свое добро, потом общее: выносили на возвышенное место ружья, одеяла, котлы, затем стали бегать, спасая добытую кость, хотя ей вода не вредит. Стадухин поставил зимовье в низине, близко к реке. Селиверстов расстраивался там же, и когда завалился амбар, в котором была сложена часть моржовых клыков, Юшин вопль перекрыл рев реки.

– Спасай добытое! – Носился он у кромки плещущей воды, хватал что подворачивалось под руку.

Дежневский амбар тоже свалило и унесло. Но из него успели вынесли больше половины кости. Люди обоих станов сновали по клокочущей воде, пока течение не валило с ног, потом с пригорка смотрели, как одна за другой развалились и поплыли по мутной воде шесть изб с амбарами. Кто-то беспрестанно молился, Селиверстов беззвучно плакал. Пашка Кокоулин с Артемом Осиповым утешали его:

– Кости тяжелые, далеко не унесет, а избы жаль, много трудов положено.

Беда не обошла стороной и дежневское зимовье, но все же ему досталось меньше, чем стадухинскому. Снесло две крайние избы и ту, что была поставлена первыми пришедшими сюда людьми.

– Любит тебя Бог! – Одышливо сипел за спиной Дежнева Бугор. – Мы еще с Мишкой о том говорили. Жив ли? Три года ни слуху ни духу. Дай Бог вернулся на Лену другим путем или дошел до Ирии, вестей не шлет, чтобы не набежали всякие селиверстовы…

– Не гневи Бога! – отмахнулся Дежнев. – Не искушай хоть в такой час. – Но, не сдержав любопытства, спросил со смущенной улыбкой: – Неужели Мишка так говорил?

– Так и говорил: «Наверное, Семейку Бог любит!» Завидовал!

– Мишка мне завидовал? – недоверчиво хохотнул Дежнев.

Побуйствовав, река стала входить в свои берега, течение успокаивалось. Люди расходились по сырым избам, среди обломков, ила и сора разыскивали остатки разметанного добра.

– Сорок пудов пропало! – выл Селиверстов в сторону уцелевших дежневских изб, будто они были виноваты в пропаже. – И казенный амбар смыло. В нем – восемь пудов. Я ведь под эту коргу явил пятьдесят. Что отдавать?

– Врет, подлый, и Бога во свидетели призывает, – возмущался Никита Семенов. – А Господь за его ложь карает нас всех. Утопить бы гаденыша, в воду посадить.