Первопроходцы

Рэй Брэдбери Первопроходцы

Ray Bradbury The Waders

© Перевод Елены Петровой.

Ноги ждали взаперти, томясь в кожаных темницах. За каждой из тысячи дверей изнывали ноги, а день полыхал зелёным, жёлтым, голубым — день был как необъятная цирковая афиша. Деревья изо всех сил старались запечатлеть свои кроны в белизне облаков, похожих на летний снег. На тротуарах жарились муравьи; трава колыхалась зелёным океаном. Поёживаясь в душной темноте, ноги просто изнемогали, побелевшие от зимнего ожидания и ставшие уязвимыми за шесть месяцев неволи, — маленькие и большие, голенастые и крепкие. То тут, то там возникали сначала робкие, а потом нудные споры о том, какое на дворе время года, какая температура воздуха и какова вероятность схватить насморк, если только-только закончилась зима или, с другой точки зрения, весна. Да ведь сейчас, канючили упрямые голоса, уже зелёное лето и погодка вон какая солнечная. А ноги в потёмках нетерпеливо шевелили пальцами, комкая ткань носков.

Сразу же за скрипучим крыльцом папоротники орошали воздух зелёными брызгами. Дальше ждали бескрайние луга с нежными головками клевера и дьявольскими колючками; под дубами таились прошлогодние жёлуди и муравьиные впадения. Вот по этой-то зелёной стране и тосковали ноги. Как мальчишеское тело в знойный июльский день жаждет оказаться у водоёма, так и ноги сами собой устремляются к океану охлаждённых дубами трав, к морю свежего клевера и росы.

Как нагие мальчишеские тела прыгают белыми камешками в далёкую пригородную речку и качаются на волнах, словно невесомые пробки, так и ноги хотят нырять и плавать в прохладе летних лугов.

Ладно, сказал женский голос, ладно. Створка двери скользнула в сторону. Будь по-твоему, сказал тот же голос, но если ты простудишься и умрёшь, потом не приходи ко мне хлюпать носом.

Шмыг! За дверь! Через перила! Глядь на папоротники! И бултых в травяное озеро! Под раскидистые дубы! Башмаки долой — и бегом по росе, потом обсушиться и проветриться под сенью яблони, дуба или вяза, а после — взапуски по горячим безлюдным тротуарам и опять в прохладу лип, в зелёный лёд с ментолом — а уж там ноги зароются, как пара зверьков, в прелую листву, накрывшую прошлогодние розовые лепестки и муравейники. Важный и настырный большой палец, ещё белый, просверлит холодноватую тёмную землю, его меньшие собратья уцепятся за молочно-розовые бутоны клевера и замрут, а разгорячённые ступни утонут в свежем приливе травы. Потом будет ещё полно времени, чтобы с осторожностью разведать старые кострища и каменистые тропы, где засели враги — осколки бутылочного стекла, коричневые или бледно-прозрачные, которые только и ждут, чтобы вонзиться в пятки, утратившие твёрдость после зимней неволи. Потом будет ещё полно времени, чтобы эти зефирные подушечки загрубели, как воинственные индейцы, и приобрели боевую раскраску из грязи, синяков и ссадин.

Но сейчас, сейчас — скорее в прохладную траву. В прохладную траву, вместе с тысячью других босых ног — и бегом, бегом.